Виктор Ночкин - Собиратель зла

Потом Ленлин взял ложку, но говорить стал разве что немногим меньше. А зал продолжал наполняться местными. Появились и приезжие — последних оказалось немного, поскольку день был воскресный. Двое небогатых торговцев узнали Корди, они видели его вчера, да и нынче поутру — когда толпа провожала героя. Крестьяне только теперь окончательно поверили, что перед ними — великий воин, победитель порождения Тьмы.

Тем временем Ленлин доел, вскочил на скамью и провел пальцами по струнам. Лютня издала жалобную трель, зал притих. И тут Ленлин запел.

Голос у бродяги был высокий, чистый и звучал негромко. Струны звенели, мелодия переливалась и текла, как прохладный ручей. О таком серебряном потоке мечтаешь в жаркий летний полдень на пыльной дороге, хочется припасть к воде, коснуться губами, ощутить свежее дыхание бегущей воды… и не уходить больше. Как в непрерывно струящийся ручей можно глядеть без конца, так и песня Ленлина — не надоедала. Люди притихли, даже о пиве позабыли, у кого кружка была в руках — боялись поставить на стол, чтобы резким стуком не сбить мелодию, не нарушить мотив.

Ленлин пел о зеленой стране, о дорогах среди лугов, о тенистых зарослях… Потом — о беде, которая пришла в мирный край. Струны зазвенели резче, ритм сменился, и голос певца сделался жестким. Свирепый зверь, игрушка Лорда Тьмы, напасть, несчастье, беспощадный убийца — вот что пел Ленлин.

Зло крадется по чащам ночною порой.Нет ни жалости, ни добра.Сколько смертной тоски! Ты слыхал этот вой?До утра, до утра…

Девчонка, дочь трактирщика, всхлипнула и торопливо прижала к лицу красную от возни в горячей воде ладонь — испугалась, что перебила певца.

Хотя стихи блондина оставались на взгляд Корди безыскусными и некрасивыми, они заставили несколько десятков человек — целую толпу — притихнуть и слушать. Страх, страх… Странным образом тихий мелодичный напев передал ощущение безнадежности и тоски. Песня рвала душу, отзывалась эхом где-то под грудью, там, где Корди умел отыскивать тлеющую лучинку зла. Пока Ленлин пел, лучинки гасли, черные огоньки съеживались и меркли.

Потом блондин запел о городе с большим рынком, где можно отыскать все, что душе угодно. Богатство, богатство! Деньги текут рекой, товары переходят из рук в руки… слушатели немного перевели дух. Кружки опустились на столешницы — но прилично, тихо, почти без стука.

И среди богатства затаилось зло, пел поэт, потому что они всегда идут рука об руку, среди золота прячется оборотень с черным сердцем. Ленлин не назвал имени купца, не стал поминать, что он торговал живым товаром, многие подробности не попали в песню… но слушатели снова замерли. Они собственными глазами видели черное сердце на грудах золота.

Потом появился герой, который не смотрит на золото, запел Ленлин, — и этот герой, которому не застит глаза блеск богатства, этот сразу увидел волка в обличье жадного купца. Грод, принимая человеческое обличье, не был жадным в общепринятом смысле, напротив, работорговцы любили иметь с ним дело, поскольку он легко уступал в торге. Но теперь навеки он останется в песне скупым и прижимистым. Те, кто торговал с волком Гродом, не станут признаваться, не захотят вспоминать, постараются вымарать из памяти — очень трудно жить с таким пятном на прошлом. Значит, останется только песня. Песня Ленлина победила реальность, песня не солгала, но создала другую правду, более сильную, более жизнеспособную, чем хилая правда из прошлого.

Только тот, кто не глядит на злато, способен сразить злодея, — вот нехитрая мораль, которую вывел Ленлин в конце. Он пропел последний куплет… умолк… в воздухе трепетали, угасая, последние переливы серебряной мелодии… Те, кто слушал, даже не сразу сообразили, что песня окончилась, — это как осознать, что закончилась жизнь. Песня унесла слушателей в другую страну, где Грод был жаден, а Корди — чист душой. Публике не хотелось просыпаться, им нравилась сотканная песней иная жизнь… и люди молчали. Молчали.

Ленлин аккуратно прижал ладонью струны, погасил последний дрожащий звук музыки. Торжественно поклонился. И тишина взорвалась ревом. Слушатели орали, стучали кружками, хлопали в ладоши… Дочь трактирщика в восторге визжала тоненьким голосом, а папаша, заросший жестким волосом едва ли не до самых глаз, гудел басом:

— За обед — в расчете! За обед — в расчете!

Ленлин выпрямился и обвел зал счастливыми глазами. Он был упоен, его грудь разрывалась от восторга, ему не нужно было денег и бесплатного обеда. Он пел ради этого. Ради слез хозяйской дочки, ради стука кружек в черных мозолистых ладонях, ради перекошенного рта в обрамлении квадратной бороды. Ленлин был счастлив.

Корди уткнулся в тарелку. Он, с пылающим черным очагом в душе, вдруг ощутил себя одиноким среди искренней радости. Ленлин, стоявший на лавке, поглядел сверху, что-то говорил сквозь шум… Поэт сиял, как начищенная пряжка. Дочка хозяина взяла шлем Корди и стала обходить столы. Посыпались медные шульды… Ленлин взял аккорд, зал стих, только тихонько звякали монетки, падающие в шлем. Бродяга начал другую песню, старую, известную — о влюбленном воине, которого ждет дама в высоком замке. Пока он пел, девушка осторожно опустила шлем на стол перед Корди. Ленлин допел и попросил пива — промочить горло. Хозяйская дочка с улыбкой умчалась на кухню, она не стала спрашивать папашу. Воспользовавшись паузой, Корди аккуратно высыпал шульды из шлема и встал.

Ленлин за его спиной завел веселый мотив — снова запел что-то собственного сочинения. Корди пробрался между столов и вручил хозяину серебряный рейкер. Бородач нашел в кармане несколько медяков — сдачу, Корди буркнул:

— Сколько с меня за ночлег? Я сразу и…

— Да, ночлег… — Трактирщик глядел будто сквозь юношу, потом Корди сообразил, бородач смотрит поверх его плеча — на Ленлина. — Да ночуйте так. Чай, с меня не убудет, ежели двоих славных парней на ночь оставлю.

Выудил из кармана здоровенный медный ключ, протянул Корди. Тут песня закончилась, все засмеялись. Должно быть, блондин пел о чем-то очень смешном, но Корди не слушал. Трактирщик тоже хохотнул в бороду. Ленлин взял кружку и отхлебнул пива. Зал одобрительно гудел, кто-то позади Корди декламировал последние строки Ленлиновой песни.

— Держи, если хочешь сразу на боковую, — объяснил бородач, вручая ключ. — В двери увидишь три медных гвоздя, шляпки большие. А я твоего друга послушаю. Очень уж складно выходит у стервеца. А может, задержитесь на денек? Я за постой не возьму, а?

Корди пожал плечами и пошел к лестнице. Нашел комнату, стащил кольчугу и куртку, сбросил сапоги. Сюда пение Ленлина не долетало, но когда заканчивалась очередная песня, зал разражался радостным шумом.