Дэниел Абрахам - Предательство среди зимы

Вспомнился Хешай-кво — поэт, который управлял андатом по имени Исторгающий Зерно Грядущего Поколения, или Бессемянный. Когда-то его учитель тоже ходил в веселый квартал за дурманом, азартными играми, вином и продажными женщинами. Значит, Хешаю были знакомы чувства Маати.

Он достал из рукава книгу в коричневом кожаном переплете, которую всегда носил с собой, открыл и увидел красивый почерк Хешая. Подробное описание ошибок, которые он допустил при пленении андата. Маати пришли на ум последние слова Бессемянного: «Он тебя простил».

Маати мотнул головой. Руки и ноги отяжелели от усталости и страха. Он засунул книгу обратно в рукав и снова разложил на столе бумаги. Впереди вся ночь, есть время подумать.

Двором овладели буйное веселье и облегчение, как бывает, когда худшее уже позади. Праздновали братоубийство, но изо всех, кто пил, плясал и читал стихи, помнила об этом, пожалуй, лишь Идаан. Она встречалась с бывшими друзьями из той поры, когда она еще не ушла в темноту; пила вино и чай; принимала поздравления знатных семей по поводу брака с Ваунёги; исправно краснела от двусмысленных шуточек про нее с Адрой или отвечала еще более смелой издевкой.

Она играла роль. Это было заметно лишь по более сложному гриму. Впрочем, все думали, что раскрашенные веки и темно-сливовая помада — ее дань празднику. Только сама Идаан знала, что это маска.

Когда они с Адрой вырвались с праздника, обнимая друг друга словно влюбленные, ночная свеча прогорела чуть за середину. Никто из встречных не сомневался, что у них на уме. Половина города уже разбилась на пары и искала пустые кровати. Для того и существуют праздничные ночи. Идаан и Адра, смеясь и спотыкаясь, побрели к хайскому дворцу.

Лишь за высокой оградой, не напоказ, Адра ее поцеловал. От него пахло вином и мускусом теплой кожи молодого мужчины. Идаан ответила на поцелуй, и на этот миг — долгий и чувственный — была искренна. Адра с усмешкой отстранился, и Идаан возненавидела его вновь.

Многодневный дебош в залах и галереях дворца постепенно подходил к концу: все, от знатных представителей утхайема до последнего огнедержца, уже поставили пятна на своих лучших одеждах. Самые шумные часы празднества были позади. Еще играла музыка и звучали песни; еще танцевали и беседовали гости, а то и увлекали друг друга в укромные уголки и альковы; еще рассуждали старики о том, кому будет легче житься при новом хае Данате. И все же близилось время, когда город переведет дух.

Идаан и Адра, не скрываясь, прошли в личную часть дворца, где было разрешено появляться только слугам, рабам и женам хая. Идаан повела жениха по широким лестницам в южные покои. Навстречу вышел слуга — хромой седовласый старик с румяной улыбкой. Идаан приказала, чтобы их ни под каким предлогом не беспокоили. Старик серьезно закивал, скрывая возникшее в глазах веселье. Идаан не стала его разубеждать. Адра запер за ними большие деревянные двери.

— Это ведь не лучшие покои, верно? — спросил он.

— Нам подойдут, — ответила Идаан и отворила ставни. Великая башня, тюрьма Оты Мати, стояла как чернильная черта, проведенная по воздуху. Адра подошел к окну.

— Надо было кому-то из нас проследить, — вздохнула Идаан. — Если утром выскочку найдут на месте…

— Не найдут. Отцовские наемники — опытные воины.

— Не нравятся мне наемники, — сказала Идаан. — Если мы смогли их купить, смогут и другие.

— Это воины, а не шлюхи, — ответил Адра. — Они заключили сделку и доведут ее до конца. Им важна репутация.

У них было пять источников света: от свечных стеклянных коробочек до масляной лампы, фитиль которой был толще пальца Идаан. Лампа оказалась такой тяжелой, что пришлось двигать ее вдвоем. Весь свет поставили как можно ближе к открытому окну. Пока Адра зажигал фитили, Идаан доставала из-под одежды тонкие отрезы шелка, выкрашенные дорогими красками в синий и красный. Синий лоскут Идаан прикрепила над окном и, сощурившись, выглянула в ночь. Где-то в половине ладони до верха башни зажегся ответный свет. Идаан отвернулась.

В комнате было светло только у окна, а все остальное погрузилось в темноту. Адра накинул поверх халата плащ с капюшоном. Идаан вновь вспомнила, как сидела над пропастью и чувствовала толчки ветра. Ее теперешние ощущения были схожи с теми; правда, угроза собственной жизни не вызывала такой гадливости.

— Он бы сам этого хотел, — прошептала Идаан. — Если бы он догадался, что мы задумали, он бы разрешил. Ты знаешь.

— Да, Идаан-кя. Знаю.

— Жить в такой слабости позорно. Двор перестал его уважать. Не подобает хаю так умирать.

Адра достал тонкий черненый нож — шириной с палец и почти такой же длины, — вздохнул и расправил плечи. Желудок Идаан поднялся к горлу.

— Я хочу пойти с тобой!

— Идаан-кя, мы уже все обсудили. Ты ждешь здесь на случай, если кто-то явится. Тебе нужно будет убедить их, что я тут, с тобой.

— Никто не придет. А он мой отец.

— Тем более тебе лучше остаться.

Идаан придвинулась к нему, тронула за руку, как нищий, который просит милостыню. Она задрожала и разозлилась на себя за это, но не смогла унять дрожь. Глаза Адры были неподвижными и холодными, как галька. Она вспомнила Даната, каким тот вернулся с юга. Ей тогда показалось, что он заболел, а причина была такой же. Данат стал убийцей, он убил человека, которого уважал и любил. Теперь у Адры были такие же глаза и такой же вид — словно его вот-вот вытошнит. Он улыбнулся, и Идаан увидела в нем решимость. Теперь его не остановить никакими словами. Камень брошен, и даже самое сильное желание не вернет его в руку.

— Я люблю тебя, Идаан-кя, — произнес Адра голосом холодным, как могильная плита. — Я всегда тебя любил. С нашего первого поцелуя. Даже когда ты меня ранишь — а ты ранишь меня сильнее, чем кто-либо на свете, — я люблю тебя.

Он лгал. Как она лгала, что ее отец будет рад смерти. Он хотел, чтобы это было правдой. И Идаан хотела того же. Она отступила и приняла позу благодарности. Адра подошел к двери, обернулся, кивнул и исчез.

Идаан сидела в темноте, обняв себя за плечи, и смотрела в никуда. Ночь казалась ненастоящей и в то же время реальной, ужасным кошмаром. Ночь давила на нее, как рука на макушку.

Еще не поздно! Можно позвать охрану. Или Даната. Или остановить нож своим телом… Идаан сидела тихо, боясь вздохнуть, и вспоминала церемонию своей десятой зимы, на следующий год после смерти матери. Отец держал ее рядом с собой на протяжении всего ритуала. Ей так наскучили торжественные поздравления и прошения, что она в конце концов расплакалась. Потом она вспомнила обед с послом из Западных земель, когда отец заставил ее сидеть на жестком деревянном стуле и глотать холодную бобовую похлебку, от которой ее чуть не вырвало. А она должна была вежливо улыбаться западнику, который угостил их своей едой.