Во все Имперские (СИ) - Беренцев Альберт

Ну блин. В очередной раз блин, да.

И как мне сражаться, с вывихнутой рукой и без магии?

Очевидно, что никак. А когда никак сражаться нельзя — следует отступать. Это основа военного тактического искусства, причем любой традиции.

Я бросился бежать в сквер, но магократ в колпаке догнал меня и шарахнул магией по спине. Меня перекувырнуло в воздухе и швырнуло в кусты, кусты переломались вместе с моими ребрами.

По грудине разлилась резкая боль, дышать стало невыносимо трудно.

Вот теперь точняк всё. Довоевался. Теперь я определенно потерял остатки боеспособности. Вся надежда теперь была только на Кабаневичей.

Но эта надежда рассеялась уже через несколько секунд, вместе с самими Кабаневичами.

— Уходим! — раздалось в переулке рычание краснобородого кабанчика.

Подскоковы — Кабаневичи, судя по всему, осознали, что им не затащить эту разборку.

Переулок озарился голубым светом, и все трое Кабаневичей исчезли в магических вихрях.

Через секунду Подскоковы снова появились, уже в конце переулка, но только чтобы похватать Ван Дер Верфа и членов его семейства, а потом исчезнуть вместе с ними, теперь насовсем.

— Эй, а я? — захрипел я уже исчезнувшим Кабаневичам, — А меня эвакуировать, суки?

Вместо ответа я получил от бросившего меня в кусты сектанта мощный удар ногой по сломанным ребрам, от которого чуть не вырубился.

Сектант вытащил меня из кустов, протащил по траве и клумбе, а потом швырнул на брусчатку, залитую после боя с Кабаневичами свежей кровью.

Сектанты отделались довольно легко, все из них были на ногах, только хозяина медведя пошатывало. С девушки с пилой слетел черный колпак — маска, владелица пилы оказалась довольно миловидной блондинкой, с холодными, как лёд, голубыми глазами.

Еще без колпака до сих пор был рыжий Огневич, сдернувший свою маску ранее в порыве ярости.

Единственной потерей сектантов стал медведь, которого Кабаневичи буквально размазали по брусчатке какой — то мощной магией.

— Ушли, твари, — пробасил Огневич, — Трусы! Разграбим лавку! Сожжем её!

В руке у Огневича заполыхал огонь, было заметно, что этот маг свою магию искренне любит. Не зря же он кастует свой поганый огонь каждые полминуты.

— А с этим что делать? — спросил приволокший меня сектант.

Огневич тупо уставился на меня, а потом приказал:

— Да выкинь его нахрен. Зачем он нам нужен? Вон там мусорка справа. Если переломаешь Нагибину все кости — он как раз туда влезет.

— Я скорее в твою мамашу влезу, Огневич, — заметил я, сплюнув кровью на асфальт.

— Я его прикончу, — предложил Мартыханов.

— Фига ты посмелел, Мартыхан, — ответил я, — Легко быть храбрым, когда у меня ребра переломаны и нет магии. Че-т в клубе ты, помнится, не был таким дерзким.

— Прикончу! — зашипел Мартыханов, подходя ближе.

— Да стойте вы! — закричала блондинка, уже скрывшая свое личико под черным колпаком, — Неужели вы забыли? А как же Пушкин?

— Какой Пушкин? — спросил державший меня сектант.

— Александр Сергеевич, — объяснила блондинка, — Пушкинский обряд.

— Пушкинский обряд — только для лицеистов и магократов, — заспорил Огневич, — А не для этого дерьма. Он даже магией не владеет. И в Лицее не учится.

— Ну пожалуйста, братья, — взмолилась блондинка, — Неужели вам неинтересно?

— Ладно, я за, — согласился Мартыханов.

— Поддерживаю, — сообщил притащивший меня сектант.

— А, — Огневич махнул рукой, — Ладно, пусть так. Тащите его к Пушкину.

Сектанты двинулись к памятнику Пушкину, снова протащив меня прямо по газонам и клумбам, кто — то из магократов даже снова начал стучать в барабан. Другой тащил деревянный шест, корона на котором уже давно сгорела, а третий — флаг с эмблемой правящей династии.

Меня швырнули рядом с клумбой, в центре которой задумчиво восседал на постаменте бронзовый Пушкин.

Подумать только, еще часа четыре назад я тут предавался любви с Алёнкой. Вон даже бумажные пакеты из — под жратвы, которой я кормил холопов, валяются.

Самой Алёнки, к счастью, в сквере уже не было. Девушка, как и всегда, оказалась умницей и сбежала.

И правильно сделала. В любом случае, на помощь Алёнки я сейчас не рассчитывал. Она уже спасла меня однажды, треснув охранника Кабаневичей поленом в поместье, когда мы угоняли самолёт, но семерых магократов Алёнка точно поленом не перебьет, даже если найдет тут полено.

— Ребят, что бы вы ни задумали, это надо делать быстрее, — напомнил я магам, — У меня половина ребер переломана, а еще я истекаю кровью. Рука раскурочена вашим мишей. Так что я недолго с вами тут пробуду.

— Это легко поправить, — заверил меня Огневич, — Здравуров, помоги этому говну.

Тащивший меня рослый магократ склонился надо мной и коснулся рукой моей груди.

Прикольно. Вроде бы у другой Здравуровой, его родственницы, я как раз лечился в больничке. Можно сказать, что я стал постоянным пациентом Здравуровых.

По моему телу тем временем пробежала волна магии, довольно неприятной и болезненной.

Ребра свело еще хуже прежнего, руку жгло огнем. На пару секунд я даже забыл, как дышать, в глазах стало темнеть.

Но уже через мгновение эти неприятные ощущения рассеялись.

Я был совершенно здоров, рука заросла, остался лишь небольшой белесый шрам, вывих вправился, все ребра теперь тоже были целыми.

— Спасибо, — поблагодарил я Здравурова и ударил его в лицо, а потом, перекатившись, вскочил на ноги.

— Можно я его убью? — спокойно попросил разрешения Здравуров.

Этот парень вообще, как я уже успел заметить, отличался психологической устойчивостью и пофигизмом, в отличие от остальных его товарищей.

— Нет, конечно, — не дал разрешения Огневич, — Мы не за этим тащились к Пушкину. Оживлялов, действуй!

Шестеро магократов окружили меня, образовав круг, в центре которого находились я и памятник Александру Сергеевичу.

Седьмой маг бесцеремонно прошёлся прямо по клумбе и влез на гранитный камень, на котором задумчиво сидел на скамейке поэт.

Сектанты хором начали читать стихи, вероятно того же Пушкина:

Стихотворение прозвучало довольно зловеще. Оживлялов положил руки на голову бронзовому Пушкину, и по памятнику заструилась белесая магия.

Александр Сергеевич остался все так же задумчив ликом, но с бронзовой скамейки встал. Часть скамейки оторвалась и так осталась висеть, приваренная к заду поэта.

Оживлялов уселся на опустевшую скамейку, а Пушкин махом перепрыгнул клумбу, окружавшую памятник, и оказался прямо передо мной.

Несмотря на то, что он был бронзовым, двигался Пушкин исключительно легко, быстро и изящно.

— Александр Сергеевич, я не хочу с вами драться, — честно сказал я Пушкину, несколько прифигев от происходящего.

— Убей его, только зрелищно и красиво, — приказал памятнику Оживлялов.

Пушкин кивнул и отвесил мне пощечину.

Чтобы вы понимали — бронзовую пощечину.

Увернуться я не успел, двигался Александр Сергеевич со скоростью и проворством мага. Я, конечно, поставил блок, но этот блок был Пушкиным легко промят, я повалился на землю.

Хотя бы руку на этот раз просто ушиб, а не снова сломал, и то хорошо.

И че мне делать? Пушкин был бронзовым, так что я не сомневался, что любой его настоящий удар разломает меня или нокаутирует. А если я сам попытаюсь ударить Александра Сергеевича, то просто сломаю себе конечность, которой буду наносить удар.

Вариантов действий у меня оставалось немного.

Достойно умереть? Но достойно умереть в данном случае — умереть быстро, на дав врагам насладиться зрелищем того, как Пушкин будет меня курочить.