Голый край (СИ) - Пешкин Антон

— Главное, Майя… — прохрипел он. Снаружи послышались голоса людей. — Будь верной себе.

— Папа…

Закрывая собой солнце, к нам кинулся мужчина, держащий в руке каменный топор.

Я зажмурилась от страха. Все тело бросило в дрожь. Мама вскрикнула.

— РА-ЗЕ-РИ! — раздался знакомый мне вопль, и лишь тогда я смогла побороть страх и с благоговением открыть глаза.

Отец бросился на него из последних сил и резким ударом об стену буквально размозжил череп нападавшего об холодный камень.

Затем папа схватил его топор и крепко сжимая его в левой руке закричал, и крик его был подобен грому черного медведя, извергающего молнии в ночных тучах.

Берсерк бросился на врагов, в последний раз защищая свое единственное дитя. Обрубок правой руки кровоточил, а со спины мне в последний раз смеялся загадочный улыбающийся череп.

Через несколько секунд все было кончено.

Ну, вот и все.

Глава 18: Чудовища

— Довольно! — громкий, злорадствующий крик Офы будто бы на момент остановил время.

Мне все еще было страшно открыть глаза. Страшно было увидеть бездыханное тело отца. Страшно было смотреть на рыдающую и трясущуюся в страхе мать. Страшно было осознавать то, что во всем это виновата я и только я. Люди не умеют принимать добро, всегда ищут во всем подвох, и готовы даже придумать причину наказать человека, который просто хотел им помочь. Такой урок я усвоила сегодня.

— Хватит, — судя по голосу, Офа улыбалась. — Мать, загулявшая с убийцей из дальних земель, и ее маленькое отродье не заслуживают легкой смерти.

Черт.

— Оставьте их гнить в этой пещере! А если попытаются вылезти на свет — убейте! — закричала старуха.

Десятки голосов вторили ей одобрительными смешками и выкриками в нашу сторону.

Ублюдки.

— И помни, Майя, — ее голос был совсем близко. Видимо, она стояла прямо у входа в нашу нору, — какие бы духи ни благоволили тебе — нас больше, и мы все видим. И мы будем следить.

И все затихло. Я крепче прижалась к маме, которая отчаянно пыталась оградить меня от подобной участи всю мою короткую жизнь. Глаза щипало от слез, полных обиды, а грудь содрогалась от тихих всхлипов. Мне страшно. Очень и очень страшно. Я потеряла бдительность, расслабилась, дала им победить. Теперь в опасности не только я, но и дорогие мне люди — пиявки, мать братьев, моя мама. Сбежать успел лишь Хьялдур — эти безумцы наверняка "наказали" бы и его просто за то, что он общался со мной.

Сквозь сопли и слезы, забившие нос, в мои легкие пробивался воздух, пахнущий кровью и потом. Я все еще боялась открыть глаза и лишь слышала, как люди уносили из пещеры тела. Мама крепче обняла меня, прижимая лицом к своей груди, когда они уносили прочь папу, израненного и обезображенного. И мы остались вдвоем, согревая друг друга теплом матери и дочери в сырой, холодной норе, в которой порывами завывал соленый морской ветер.

В объятиях матери я снова почувствовала себя крохотным младенцем, которому нужна защита родителей. Мне вдруг стало безумно грустно за Киру, которая была лишена подобного счастья, и стыдно за себя, что я не могла быть такой же сильной, как она. Не гожусь я на роль спасительницы. Трудные времена порождают сильных людей, таких, как Кира, маленькая рыжая бестия. Но не меня. Внутри я была все тем же ребенком, который просто боялся смерти, боялся самого страха. Кира же ничего не боялась.

Я хочу сдаться. Очень хочу сдаться. Просто раствориться в объятиях своей матери как в ту ночь, когда от голода мы с ней вместе замерзали изнутри. Просто выгореть, погаснуть навсегда и забыться в теплых объятиях смерти, как уже случилось однажды. Кто знает, может быть, в следующий раз мне повезет больше..?

Я не заметила, когда успела уснуть, но состояние было до боли знакомым. Я словно снова очутилась в утробе своей матери. Словно снова мне предстояло пережить девять месяцев, наполненных лишь собственными спутанными мыслями и беспричинным уютом крохотного теплого мира, в котором я находилась.

Однако я не умерла вновь. Я могла чувствовать запах душистых специй и горячего песка. Могла чувствовать жар расплавленного металла кожей своих рук. Могла ощутить дуновения ветра в волосах — ветра с далекого юга, где живут люди с тремя руками, а дети рождаются без единого крика.

Я могла видеть бескрайние голубые просторы, сливающиеся в далекий горизонт с зеленым океаном лесов и полей. Те места, где я никогда не была. Земли, спящие под покрывалом древности.

— Решила сдаться? — послышался в моей голове трещащий словно, старый граммофон, голос.

— Кто ты?

— Тот, у кого ты украла глаза.

— Я ничего не крала.

— Тогда откуда у тебя глаза ворона, девочка?

— А откуда я вообще здесь?

Голос, казалось, не знал, что мне ответить, но через несколько секунд я услышала сдавленный, хриплый смех.

— Воровка, пойманная с поличным и отрицающая свою вину. Ты смелая. Для человека.

— У меня есть имя, — меня начинал злить этот разговор.

— У меня оно тоже есть, Майя.

— И какое же?

Я резко открыла глаза, возвращаясь в ледяную, жестокую реальность, а мои уши разрывал громкий крик ворона, эхом отдающийся в скалах фьорда:

— Ун!.. — злой дух явил себя во сне и в реальности. Я слышала его голос в своей голове, казалось, более ясно, чем собственные мысли. — А теперь встань, воровка! За тобой уже два долга, и тебе не умереть, пока ты не вернешь то, что должна!

Я огляделась по сторонам, тяжело и сбивчиво дыша. Сердце почему-то колотилось, как бешеное, а все тело мелко дрожало от волнения. Но даже так мама продолжала спать со слезами, бегущими по щекам.

— Но как..? — прошептала я.

— Взгляни на мир своими глазами!

Я резко вдохнула полную грудь воздуха и почувствовала, как в лицо мне бьет ледяной, соленый ветер, разрывающий серое небо. Я неслась в высоте, летела на черных крыльях с серебряным блеском на кончиках перьев, а подо мной проносились северные леса с густыми тенями меж хвойных ветвей.

Ун вдруг пулей бросился вниз, сложив крылья по бокам. От ветра хотелось закрыть глаза напрочь, но я совершенно не могла этого сделать — словно я была лишь зрителем того, как же хорошо быть… Свободным. Как прекрасно плавать в облаках, разрезать их черными крыльями и смотреть на копошащихся внизу людей свысока.

Ворон резко раскрыл крылья и стал планировать над узкой тропой, выходящей из густого леса и виляющей в поле, усеянном валунами и скалистыми холмами. По тропе шел одинокий странник в шкуре животного, с черепом оленя, надвинутым на лицо. Это был Хьялдур, и он спешно направлялся на север, в сторону Скагена. Даже сейчас, когда люди отвернулись от меня и него, он идет туда, но не дабы найти приют, а чтобы сделать то, что хотела сделать я — попросить Ярла о помощи.

Уже через несколько секунд Ун резко развернулся и, взмахнув крыльями, в одно мгновенье оказался над гнилым фьордом, где причалили наши драккары. Он летел над верхушками деревьев, под которыми виднелись крохотные огоньки костров, а на берегу крепкие мужчины вытаскивали из воды драккар. Старик Кнуд руководил ими, они переворачивали корабль вверх дном.

Еще через секунду ворон сел на скрипучей ветви ели и стал смотреть вниз, на лагерь. Я не могла слышать ничьих разговоров, однако видела, как мать Варса и Снорри со слезами на глазах стояла на коленях перед Офой. Вперед вышел Варс, что-то сказал. Один из мужчин, что стояли вокруг, похлопал его по плечу, и Офа, развернувшись, ушла прочь.

А еще через мгновенье я будто бы упала обратно в свое тело. Дико кружилась голова, во рту пересохло, а зрение никак не могло ни на чем сфокусироваться.

— Живи, воровка. Думай. Будь хитрой. Не позорь меня, — раздался в голове ехидный голос ворона.

— П-подожди… — вздохнула я, но ответа уже не последовало.

Я обессиленно разлеглась на руках спящей матери, медленно приходя в себя и глядя наружу, на затянутое тяжелыми, свинцовыми облаками небо. Медленно но верно мое сердце успокаивалось, я перестала так безумно потеть, а зрение стало приходить в норму. Но, однако, как бы я ни старалась, я не могла так же остро и четко разглядеть отдельные ветки у вековых деревьев или узоры на кучерявых облаках. Видимо, такова плата за то, чтобы взглянуть на мир глазами того, у кого я их украла.