Наталья Резанова - Дети луны

Они помолчали немного, потом суконщик, пожевав губами, заметил безо всякой связи с предыдущим:

— Странно, однако, что его величество не пожелал сделать Лауду столицей. Если уж на то пошло, мы Арвену ни в чем не уступим.

— Кнеринги испокон веков сидели в Арвене.

— Что нам Кнеринги!

— А не скажете ли, — вновь раздался голос женщины, не выпускавшей из рук материи, — не скажете ли вы мне, добрые люди, что творится у нас на улицах? Из окон ратуши вывешивают цветные полотнища, на рыночной площади сколачивают какой-то помост — это в снегопад-то, и я только что своими глазами видела, как в дом торговой гильдии вносили не меньше двух дюжин горшков с цветами, — она чуть заметно улыбнулась.

— Как, госпожа Адриана, ты ничего не знаешь?

— Слушай, соседка, дело-то какое…

— Вот что значит дома сидеть, не бывать нигде! — восторженно закричала госпожа Отта, вскакивая с табурета. — Не зашла бы сюда, так и вовсе бы все пропустила и не увидела бы всех знатных сеньоров, что сюда наедут, — принца, и графа Лонгина, и епископа Эйлертского, и других, а такого случая, может, больше в жизни и не будет!

— Погоди, не тараторь, жена. Ты, соседка, хоть и сидишь взаперти, но уж про то, что король поставил над нами сеньором своего сына и отдал Лауду ему в лен, ты, наверное, знаешь? Замок его в Гондриле, за Нижней Лаудой, но принять-то присягу от города он должен здесь, и назначено это на день святого Иоанна Златоуста, и те знатные господа и впрямь приедут.

— …а за ними все здешние потянулся, и самые захудалые изо всех замков, что есть от гор до границы. — Госпожа Отта торопилась как можно скорее возместить свое вынужденное молчание в обществе мужчин. — Да уж, будет на что поглядеть! Нам-то ни шелка, ни драгоценности не позволены, так хоть на других полюбуемся.

— Жаль только, что Вельфа Аскела не будет, — суконщик также решил внести свою лепту в набор известий. — Говорят, у него с епископом вышла ссора, или что еще… Или, говорят, он в горы ушел со своими людьми. Хотя о нем многое сейчас болтают…

— А гордиться не надо, гордиться не надо, заноситься перед людьми! Да перед какими! Я слышал, когда король в Вильмане его хотел графом сделать, он отказался. «В титулах, — говорит, — не нуждаюсь, мое дело — воевать». Ну, это к слову… Короче, весь город выберется на улицы, ненадолго, правда… Да ты и в самом деле не здорова!

— Соседка, не помочь ли?

— Нет. Ничего. — Ее дрогнувший взгляд опять стал ясным и острым. — С мороза в тепло — вот голова и закружилась. В день Иоанна Златоуста… это, значит, послезавтра… Так. О чем это я? Ах да, о сукне. Хозяин, я возьму пять локтей. Как раз получится на накидку. Пришлешь ко мне домой. Вот задаток, — она вынула из кошелька два серебряных динария.

— Я Ленка до вечера еще пришлю, — пообещал торговец, принимая деньги.

— Зачем же спешить? Я подожду. И пойду сейчас холодом подышу, авось голова пройдет…

Всю дорогу до дома Адриана еле сдерживалась, чтобы не кинуться бежать. Ей уже слышался топот погони за спиной. Маленький домик в тупичке за собором, с двумя липами у ворот не казался защитой. Она с какой-то особой яростью заперла входную дверь и, сдирая на ходу плащ, шапку и платок, прошла на кухню — самое большое помещение в доме. Села на скамейку, подперев голову руками, и явственно расслышала повторявшиеся от самой лавки в мозгу слова: «Вот и возмездие». За что, за что возмездие? Ведь они же выиграли войну! Если бы проиграли, тогда бы она, Адриана, оказалась изменницей и заслуживала бы кары, но ведь все обошлось…

На столе стоял открытый бочонок с пивом, на боку его висел ковшик с медной ручкой. Адриана зачерпнула и, расплескивая пиво, выпила прямо из ковша. Унимая дрожь в руках, сложила их на столе. Стыдно! Чего, собственно, она так боится? Ну, приедут и уедут. Неделя, не больше… Но почему именно Лауда? Тогда, у Энола, ей никто не приказывал выбрать Лауду. Можно было вообще не уходить в города, но приближалась зима, а скитаться зимой в горах… На родину, в Книз? В доме ее, если он и уцелел, наверняка жили чужие люди. И ее бы узнали, последовали бы расспросы, где она пропадала все эти годы, и неизвестно, что повлекли бы за собой эти расспросы. В Книзе жили родные Даниеля. Нет, Книз оставался для нее закрыт. Другой возможностью был Вильман — богатый, веселый город, где хранились накопления Странника и имелись кое-какие полезные знакомства. Однако деньги у нее с собой были, а через Вильман скорее всего должна была пройти королевская армия (так оно впоследствии и случилось), и она никогда не опускалась до того, чтобы рисковать из-за денег. А что до знакомств, то ей не хотелось видеть рожи этих подонков, которых Странник считал милейшими людьми. По понятным причинам отпадал Арвен и все приближенные к столице поселения. На побережье продолжалась война. Так что из всех городов, лежащих за горами, она выбрала Лауду — большой торговый город, где всегда много приезжих. Так пропал в горах одинокий бродяга, и после ноябрьских дождей появилась в Лауде Адриана — молодая вдова при деньгах.

Выдумка была удачной. Черный вдовий платок многое объяснял. Неожиданный переезд, стремление к одиночеству, седую прядь, случайно выбившуюся на лоб. «К тому же, — усмехалась она наедине с собой, — я и в самом деле в трауре. Я похоронила Странника».

Уладив дела с покупкой дома, Адриана зажила тихо и уединенно. Трижды в неделю приходила к ней одна бедная женщина убирать и готовить. Заходила также и сваха, но ей дали понять, что ее визит прежде времени. Полное отшельничество могло бы вызвать лишние толки, и поэтому изредка Адриана посещала церковь и другие места, появление в которых не казалось предосудительным. Неизмеримо же большую часть времени она проводила дома и в одиночестве, благо спешить теперь было некуда. И то — приходилось заново учиться ходить, говорить, смотреть, держать голову, внимательно следя, чтобы ничто из прежней жизни случайно не проскользнуло в обращении. Как Странник был незаметен на своем месте, так должна была стать незаметна в своей среде и Адриана. Пока что ей это удавалось. Когда она проходила по улице в черном своем плаще и платке, в шапке из седой лисы (подробность, приводящая ее в состояние мрачного веселья), никто не таращился и не оборачивался. Женщина как женщина.

Но, сказать по правде, все эти опасения, хитрости, уловки были жалкой попыткой обмануть самое себя, создать видимость того, что она все-таки занимается делом. В действительности ничего ей делать не хотелось. После того как Адриана получила возможность самой распоряжаться собой — а мысль об этом, бывало, выводила ее из самых тягостных состояний души, — ей овладела полная апатия. Что бы она ни говорила, но раньше цель у нее была — то самое, пресловутое «когда все кончится». И все кончилось. И стремиться стало некуда. А новой цели она еще не нажила. Она оправдывалась тем, что слишком устала, что у нее нет сил для новых предприятий, что она еще успеет, а пока нужно отдохнуть и собраться с мыслями… и мучила ее тоска по всему, что она оставила в прошлой жизни — нелепая тоска, ведь она ушла добровольно. Тоска эта сама собой сложилась в песню: