Владимир Васильев - Рубины хозяина Ко

— Споем, что ли? — предложил леший. — Люблю я ваши людские песни петь.

— Непременно споем! Вот эт-ту: «Ой, на горе ветер свищет!»

Леший подхватил зычным дивным голосом. На славу спели. Потом и «Походную» затянули, и «Чудный месяц», «Веселого зайца» (эту леший с особой радостью пел, даже кружкой по бадье ритм отстукивал) и «Реченьку».

Спели, выпили, отдышались.

— А нашу венедскую-слободскую знаешь?

Леший закивал:

— Ну а как же!

И завели с самого начала:

Мы не жнем хлеба, не сеем,Нам страда — не страда,Для земли родной для всейМы заслон — слобода…

Малых детушек вскормили,Отымая от груди,Кто с ухваткою и в силе —В слободу приходи!

Тут и услыхали их Тарус и близнецы, сбившиеся с ног, разыскивая пропавшего Богуслава. А над лесом гремело:

Печенеги да хазарыСерым волком снуют,А татары, что ли, даромУ дорог стерегут?

И стоим, покуда живы,Сколько надо стоять,Чтоб на легкую поживуНе загадывал тать!

— Наша песня, венедская, — прошептал Вавила чародею. — Слободяне ее поют.

Тарус прислушался к далеким голосам и покачал головой: ишь, выводят!

Выводили в два голоса:

Вражьи головы сымалиДа с плечей-сволочей,Да в загривок натолкалиИз печей калачей.

Позабудет тать дорогу,Знать, не мил белый свет.Коль споткнулся у порога,Значит, в дом хода нет!

Не захочешь, а и будешь сердит:Наша степь не нашей сбруей звенит.Собиралася намедни орда,Разобралася с ордой слобода!

И Боромир с товарищами-побратимами удивленно вслушивались в пение, не особо, вроде, и громкое, однако слышимое по всему лесу. Стемнело; круглый лик луны, желтый, как масло, взирал свысока на землю. Беспокойно вертели головами песиголовцы, ставшие на ночь юго-восточнее; повскакивали на севере даты, хватаясь за оружие и внимая непонятным словам.

Ужо, молодушки-лебедушки,Не след вам серчать,Добра молодца зазнобушкеНе век привечать,

Уж такая наша доля,Что сам черт нам не брат:Добрый конь, широко поле,Да каленый булат!

Обнимает нас кольчуга —Нам до смерти жена,Нету лучшего досуга,Как с седлом стремена,

Али мало ковылямиБасурмана полегло,Али мало крови нашейПо степям протекло?

— Хорошо ведь поют, обормоты! — в сердцах сплюнул Тарус. — С кем же это Богуслав наш пьянствует? Не с лешим же?

Гуляки тем временем закончили:

Впереди того немало,Что навеки и брань,Слободу не прогадалаНаша Тьмутаракань![1]

Такую бравую песню стоило как следует запить.

— Уф! Молодцы мы, правда, лесовик? Где б я еще ночью вот так спел?

— Да уж! — подтвердил леший, вздыхая на луну и отхлебывая пиво.

— И питье у тебя доброе! И грибочки вкуснятина! Одним словом, спасибо, хозяин! Вовек не забуду нашей встречи.

Леший опять вздохнул:

— Пойдешь уже? — он вроде бы даже слегка протрезвел. — Пора, что ли? У вас, людей, всегда дел по горло…

Помолчали. Богуслав вспомнил о спутниках, потому и заспешил.

— Ну, да ладно. Спасибо за компанию! Славно попели.

Леший с чувством потрепал венеда по плечу:

— Зовут-то тебя как, человече?

— Богуславом…

Вздохнул.

— Прощай, Богуслав. Может, когда и свидимся…

— Прощай, хозяин!

Обнялись на прощание. Богуслав только и успел, что ступить — исчезла поляна, и избенка, и леший. Лес словно закружился в величавом хороводе; р-раз — и оказался венед среди своих, рядом с Боромиром и Омутом. Из чащи показались Тарус, Вавила, и Чеслав. Все недоуменно оглядывались: леший их тоже завернул невесть откуда.

— Ну и ну! Богуслав, ты ли это? Вот это спели, на весь лес! — всплеснул руками Боромир.

— Глядите, глядите — бадья! С пивом небось! — разглядел Дементий и слегка пнул ее. — Полная!

«Безобразие да и только», — покачал головой Тарус. Лишь он да Вишена видели, как коротко вспыхнули волшебные изумруды, вспыхнули и медленно погасли.

Богуслав доказывал спутникам, что леший — славный парень, у чародея безудержно разболелась голова, а Славута, заткнув секиру за пояс, глубокомысленно заметил:

— Стало быть, ужинаем сегодня с пивом…

Наутро голова у Богуслава гудела, словно там поселились шмели. Тарус мрачно поднес ему чашу на опохмел.

— На, испей, обормот.

Венед жадно выпил. Чародей обернулся к Бограду, лениво жующему травинку:

— Погляди на своего братца, ватаг! А ведь велено было — всего-то! — чужаков пугнуть. Ан нет, весь лес на уши поставили! И с кем, с кем — с нечистью! С лешим!

Богуслав, виновато глядя в землю молвил:

— Я думал, это кто из вас переоделся… Куда ж мне деваться-то было? Струхнул малость… Да и он-то, леший, получше многих людей будет, я вам скажу. Хоть и нечисть.

— Полно, не оправдывайся. Не за то отчитываю, что пили, а за то, что орали на всю округу.

Взлохмаченный с ночи Богуслав только вздохнул. Не объяснять же, что пиво больно доброе, да душа требовала попеть?

Моря достигли спустя одиннадцать дней. Шли все время чуть не бегом, лиственные леса и болота Полесья остались далеко на юге. Здесь царили степенные сосновые боры. Казалось, что медные, пышущие здоровьем древесные стволы тихонько звенят, наполняя воздух тончайшими хрустальными нитями.

Богуслав эти дни помалкивал: тише воды, ниже травы. Раз только сказал чародею:

— Жаль, что сразу не догадался лешего попросить, чтоб датов по кругу поводил, а нас прямехонько к ним направил. Где ж его теперь искать?

Тарус возразил:

— Оставь, друже. От нечисти помощь примешь — вовек не расплатишься. Сами уж как-нибудь…

Боле об этом речи никто не заводил. Да и не поговоришь особо: днями шли, за дыханием уследить бы, не запыхаться, какие там разговоры! А ночами спали без просыпу. Дважды во мраке отбивались от вовкулаков; Яр в гневе изрубил на кусочки глупого упыря-подростка. Черный меч повиновался хозяину беспрекословно, чувствовалась и в нем немалая сила.

А после в воздухе стала угадываться непривычная солоноватая свежесть. Над лесом часто пролетали белые птицы с перепонками на лапах. Чайки, вестники моря. Скоро и лес поредел, островками топились невысокие стройные сосенки на песчаных дюнах.