Сергей Малицкий - Печать льда

– Дед, – прошептал Рин и вспомнил, как лежал умирающий от старости на той же кровати, на которой обратился в пепел и отец Рина, его величавый седобородый дед и все подзывал к себе внука. И как однажды четырехлетний малыш все-таки подошел к страшному в его предсмертии старику и ухватился ручками за заскорузлый коричневый палец. И как сверкнула искра, и обожгло мальчишку холодом, и закружили снежинки в воздухе, а дед захрипел и умер. И не обратился в пепел, а был сожжен на погребальном костре у Водяной башни. А мальчишка после того случая частенько забавлялся, заставляя по комнате кружиться снежинки.

– Дед был клейменым? – спросил Орлик.

– Нет, – мотнул головой Рин.

– Ну так и ты не расстраивайся, что клейма не получил, – отрезал вельт и сунул восковой отпечаток в суму. – Значит, лечишь и морозишь? Или еще какие таланты скрываешь? Дерешься неплохо, кстати, а кристаллы можешь в ладонях растить?

– Пробовал, – вздохнул Рин. – Растить могу, только лед обычный выходит, как выращиваю, так и растапливаю.

– А и ладно, – кивнул Орлик. – Подхватывай дровишки, у выхода сбросим, не хуже медовых пальчиков разлетятся. Да пойдем, парень, опекуншу твою искать. И смотри по сторонам: улицы в Айсе узкие, сумрак и днем не рассеивается, полетит такая же стрелка в спину, трудно будет с ней разминуться!

Сказал так вельт и потопал. Сначала по Птичьей, потом по Кривой, затем по Пекарской, где среди хлебных лавок висел калач Пурса, будто и не случилось ничего с веселым пекарем. Рин брел сзади и все никак не мог угадать: что толку, будет он смотреть по сторонам или не будет, когда уже подле Северной башни Орлик обернулся и, хмурясь, спросил:

– Чем славны вельтские дудки, знаешь?

– Нет, – пожал плечами Рин. – Правда, Хаклик говорил, что минутная мелодия, которую вельт-дудочник выдуть может, способна о нем рассказать больше, чем неделя пьяного трепа с тем же вельтом.

– Может, и так, – усмехнулся Орлик. – Но есть и еще кое-что. В вельтскую дудку, – он тут же извлек из сумы желтоватую палочку с отверстиями, – дуть не обязательно. В нее можно просто дышать, она все равно звук издаст. Порой и слышит-то его только игрец, а все одно слышит! Если в море налетит шквал, дудочник поднимет ее, прислушается и скажет, будет ураган, не будет, когда ветер уляжется, далеко ли вынесет. Дудка даже слабый ветерок чувствует. Главное – не держать ее в суме. Понял?

– А? – только и сумел протянуть Рин, глядя, как вельт убирает дудку обратно в суму.

– Клапаны держи открытыми, – объяснил вельт, наклонившись к уху Олфейна, и коснулся огромными пальцами ушей, носа, уголков глаз, сердца Рина, черканул по доспеху под ветхим плащом Хаклика вдоль позвоночника. – Не забивай клапаны обидами да нуждою, радостью да раздумьями. Пусть время через них проходит, как ветерок сквозь вельтскую дудку, и ты все услышишь. Враг твой еще только за ложе самострела ухватится, а ты почувствуешь, как стрелка его ветер режет. Враг твой еще улыбку из губ на лице своем складывает, а ты холод из его сердца собственным сердцем прочтешь.

– А если друг? – спросил Рин, затаив дыхание.

– Друг? – поднял брови Орлик. – Вот сердце твое запоет, значит, друг думает о тебе. Или ты о нем. Хотя, честно тебе скажу, парень, я предпочитаю думать или о подружках, или о еде. Все-таки зря я вчера отказался от телятины, зря!

Тесно было на торжище. Хоть и велика площадь, и торг шел у Дальней заставы и в Диком поселке, и в магазинчиках за Главной стеной, а все одно – тесно. Ничто не останавливало торговцев: ни строгий досмотр, ни запрет всякого оружия, исключая разве обычные ножи, ни изрядная подать за торговлю. Уж больно выгодным было сбыть товар в Айсе да прикупить чего-нибудь из того, чем Погань со смельчаками делится. А уж если магического льда удавалось раздобыть поперек королевским да вельможным скупщикам, всякая поездка выгодной становилась!

Одно неудобство доставляло: на ночь в городе остаться не получалось. Гостевые ярлыки богатые либо давние торговые гости купить могли, а всю челядь, всех слуг на ночь в постоялые дворы Дикого поселка отправляли, где те без присмотра хозяев отдавали должное вину да пиву. А уж за товаром присматривал кто-нибудь из торговцев победнее, который своими силами оплатить ярлык никак бы не сумел. Впрочем, сильно торговцы о неудобствах не рядились – и пообвыклись уж, и ни одна сотня лет обычаям минула, да и стражники айские против скамских или тарских благодетелями казались.

Меняльные лавки теснились у самой Кривой часовни, сложенной то ли из черного камня, что, в отличие от серого, добывали не в штольнях Айсы, а на окраине Погани, толи из закопченного с забытым уже умыслом. Но сами приземистые сооружения айских «денежных сундуков» были тщательно выбелены, что верно должно было свидетельствовать о чистоте замыслов менял и заимодавцев.

У часовни толпились зеваки и многочисленные тягальщики купеческих повозок с наброшенными на плечи сыромятными попонками, которые предохраняли несчастных от кровавых мозолей. Впрочем, несчастными бравые молодцы Олфейну не показались, как не казались они несчастными и охранникам, что стояли у каждого меняльного заведения и тревожно хмурили брови – нежелательное соседство их явно беспокоило.

Орлик окинул похолодевшим взглядом выстроившихся в очередь скамов и решительно направился к самой неприметной из лавок, возле которой сидел на корточках седой тарс и перебрасывал из ладони в ладонь короткий, почти без рукояти, нож.

– Вот, – бросил вельт через плечо Олфейну, – смотри, парень: два десятка вооруженных здоровяков, а воин только один.

– Как ты определил? – не понял Рин.

Тарс не двинулся с места и не повернул головы, даже когда Орлик поравнялся с ним.

– Держи клапаны открытыми, – хмыкнул вельт и толкнул низкую дверь.

Меняла Вохр оказался худым и сутулым стариком, морщины на лице которого были почти столь же глубоки, как улицы Айсы. И кресло, на котором он сидел, было древним, потому что его торчащая из-за тяжелого стола и тщедушного силуэта менялы спинка рассохлась и пошла трещинами. И сам глухой стол с выдолбленными пазами для сортировки монет не уступал возрастом креслу и старику.

В тесной, но ярко освещенной полудюжиной светильников комнате не было ни скамей, ни табуретов, зато пол половины помещения возвышался над порогом входной двери, словно помост, так что меняла при желании мог бы взглянуть в глаза Рину не поднимая головы. Вот только с Орликом у него такой фокус не вышел бы.

Вохр внимательно посмотрел на великана, затем перевел взгляд на Рина Олфейна, пожевал нижнюю губу и сдвинул раскатанный на столе свиток.