Никита Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике

Я скосил глаз и увидел, что лежу в обширнейшем зале, где, кроме моей, еще четыре кровати, но пустые, аккуратно застланные…

Фарамунд Иванович подтянул к моей кровати стул, уселся, упер руки в колени и попросил:

– Согните ногу.

Я попытался – и не смог.

– Прекрасно. Теперь постарайтесь приподняться.

Я уперся локтями в кровать и не смог выпрямиться, не смог сесть.

– Чудно! – с непонятным восторгом провозгласил Фарамунд Иванович. – Великолепно! Завтра приведу студентов. Есть не хотите?

– Какое, – постарался улыбнуться я, – пить хочу…

Язык у меня был как камень, брошенный в высохший до дна колодец в пустыне.

– Пить, – развел руками Фарамунд Иванович, – покуда нельзя. Покуда – терпите… – он подошел к стене и поубавил света в люстре, – так хорошо?

В палате стало полутемно. Чуть посверкивали стекляшки в люстре, и драконья пасть рисовалась далеким нестрашным очерком, прочерком.

– Хорошо, – сказал я.

– Отлично, – кивнул Фарамунд Иванович, – сейчас пришлю Колю с Катей, переоденут вас. Вообще-то это даже полезно. Вроде массажа. Орать не рекомендую. Еще больше раззадорите. Ждите.

И он вышел в коридор.

Минут через пять в коридоре раздалась дробная стукотня лап, и уже знакомый мне голос пробулькал:

– Будьте спокойны, Фар-Иваныч. И в пижамку оденем, и бельишко сменим.

В ответ я услышал испуганное захлебывающееся (по всей видимости, от бега):

– Ах, батюшки, вы нежнее, нежнее только, ребятки!

Дверь распахнулась от сильного удара. В палату ворвались Коля, незнакомое мне бородавчатое омерзительное существо – не то жаба размером с человека, не то двуглазая "квашня", и Фарамунд Иванович. Для начала Коля поскользнулся на мраморе и грянулся оземь. Бородавчатое существо врубило свет на полную, что называется, катушку. Фарамунд Иванович бросился поднимать Колю.

– Коленька, Коленька, – испуганно бормотал он, – что же вы? Так же и разбиться можно? Ну, куда так спешить?.. Катенька, – поставив на ноги Колю, кинулся к бородавчатому чудищу Фарамунд, – сюда, сюда – пижамку и штаны… Ага… Умница.

– Фарамунд Иванович, – спросил я, – но они пьяны?

– В стельку, – спокойно констатировал Фарамунд и тут же бросился все так же суматошливо-нервно хлопотать вокруг двух пьяных рептилий, – Катенька, Коленька – вот больной, вот…

– Не хлопай крыльями, – неожиданным глубоким контральто пророкотала Катенька, – где больной?

– Вот! – Фарамунд Иванович указал на мою постель. – Ах, ах, – замахал руками, и в самом деле, как крыльями захлопал, Фарамунд Иванович, – легче, легче, милые, нежнее, нежнее.

Из пасти Катеньки вылетел липкий красный язык ("Царевна, – устало подумал я, – переквалифицировавшаяся в санитарки") – блямс, разбрызгивая вонючую белую слюну, язык проехался по моему лицу и влип, вцепился в гимнастерку х/б. Хрысь! Катенька разодрала гимнастерку, тем временем ко мне подскочил Коля и сорвал с меня штаны вместе с сапогами.

– Ой-е-ей, – запричитал Фарамунд Иванович, – помилосердствуйте, ребятушки, ведь убьете болящего.

– Вы что, – в сердцах выкрикнул я, – издеваетесь? Они же меня, гады ваши, в самом деле убивают!

Щелк! Одним щелчком Катенька сбросила меня на блестящий мрамор и взгромоздилась мне на спину.

– Не бось, – рокотала она, будто действительно желая меня ободрить, – не бось, ни хрена не убьем – только косточки разомнем.

Липкими холодными лапами она вдавливала меня в мрамор. Она деловито топталась по мне.

– Катиш, Катюнчик. – услышал я бодрое булькание Коли, – дай-ка я его, родимого, хвостиком по хребтине поглажу…

– Не надо, – выпела жабообразная Катенька, чуть ли не казачка выплясывающая на моей спине, – нельзя бить маленьких…

– Ну, по попе, по попе-то можно?

– Ребятки, – взывал к разошедшимся не на шутку санитарам Фарамунд Иванович, – не сломайте бойца!

– И-йех! – выдохнул Коленька, и острая секущая боль заставила меня вскрикнуть.

Я с трудом вывернул голову из-под жирного бородавчатого зада жабы и выхрипнул Фарамунду:

– Это что же, массаж, по-вашему? Это – пытка, издевательство и избиение…

– А что же, – спросила Катенька, нехотя сползая с меня, – по-твоему, массаж, как не смягченные, ослабленные пытки, издевательства и избиения?

– Весь вопрос в степени! – в каком-то дурном восторге заорал Коля, разевая пасть, в коей я успел увидеть кипение красноватой слюны и дрожащее раздвоенное жало.

– Никак не в степени, – Катенька схватила меня за плечи и легко вздернула над полом, так что я смог увидеть всю ее бородавчатую неровно дышащую тушу, – никак не в степени, – повторила Катенька, и я увидел свое отражение в выпуклом безразличном глазе жабы, – а в отношении к происходящему!.. Если он себя уверит, что происходящее – пытка, так он и у массажиста от ужаса скончается, а если он себя уверит, что – массаж, так он и на дыбе от удовольствия покряхтывать будет. Суй его в штаны, раба божьего.

Растянув штаны, елико возможно, Коля подставил их под мои ноги, словно распахнутый мешок, куда вот-вот должны засыпать картошку.

– Только, – захихикал Коля, – ты его аккуратней, а то помнишь, в прошлый раз мы того чмошника одевали, в одну штанину обе ноги засунули – во смеху было!

– Ноги растопырь, чудо, – прикрикнула на меня Катенька, – не слышишь разве, что бывает?

С трудом я попытался раздвинуть ноги и выговорил:

– Вам… что же… доводилось бывать на… дыбе?

– Ах ты дрянь! – поразилась Катенька, впихивая меня в пижамные штаны, – да у меня вся жизнь! – как на дыбе. Держи его, сквернавца, за плечи, – разевая пасть, оглушительно гаркнула она Коле, – счас пижаму надевать будем!

Видимо, я здорово рассердил Катеньку, раз сам Фарамунд Иванович схватился за голову, полуприсел и в этом полуприседе заканючил:

– Ой, ой, ой, как неудачно! Ой, зачем так сказали? Ой, лучше кричать и ругаться, чем так!..

– Сквернавец, – шипела, выпуская розоватую слюну на пол, Катенька, – ссквернавец, мммастодонт, шыкым, айшыкым. Рруку держи, руку!

Катенька довольно умело натягивала на меня пижаму, выламывала руки с явным, нескрываемым удвоольствием.

– Все! – снова (как видно, успокоившись) пропела она, обдернув на мне пижаму. – Уу, – Катенька швырнула меня на кровать, а потом с силой надавила зеленой огромной лапой. Лапа легла на мое лицо, и я едва не задохнулся.

– Сетку не порвите! – в ужасе заверещал Фарамунд Иванович.

– Ладно, – с явным сожалением вздохнула Катенька, – пойдем, Коля…

Я слышал, как хлопнула дверь и из коридора донеслось густое пение Катеньки:

– Расцветали яблони и груши…

– Пааплыли туманы над рекой, – дребезжащим тенорком подхватил Коля.