Татьяна Мудрая - Мириад островов

— Крис, погоди. Теперь я спрошу. Это ты у меня условный рефлекс вырабатываешь? За неправильный отзыв — кнут, за верный отзыв — пряник?

— Не грузи простеца терминами, коих он не понимает, — вполне добродушно укоряет Галину священник. — Нет, наш брат не задумывается над ответами: это пока всё равно. Ты сейчас учишься на пустяках. Криспен, тянуть больше не надо.

— Галю. Можно так звать?

Она кивает, не открывая рта.

— Галю, ты Орихалхо любила?

— Конечно.

Жарко, душно — говорят, некоторые краснеют всей кожей. Вот так, как она сейчас.

— Не боишься признаться?

— Нет. Неправда — боюсь. Но эта боязнь из тех, что поднимает кверху.

— Эйфория, — смеются сзади, — Ой, Галю, только не маши от нас крылышками, не надо.

— Что, уже всё? — спрашивает она.

Но в ответ прилетает такое, что содрогается вся плоть и тело выгибается, точно лук. Напрягается, тянется вслед за плетью.

— Не страшишься. Но не думаешь об этом верно. Как рано ты поняла, кто хранитель твоего тела? Он… или она?

Девушка, словно под внушением гипнотизёра, лихорадочно перебирает факты.

Имя Орихалхо, произнесенное с нарочито странным акцентом. Недюжинная сила. Манера говорить обиняками, избегать прошедшего, личного времени. Курьёзное телосложение. Да и Барбе с первого же взгляда понял, поддержал игру самолюбий, но изо все сил пытался вразумить обеих.

— Галю надо немного поторопить?

Хочется от души выругать садиста, но нечто в интонации…

— Да, только в самом деле немного. Тихо. Делай ритм. И, ну… не по плечам.

Орихалхо — живая драгоценность. Как она тогда нагая стояла на берегу, склонив голову, и волосы прикрывали её спереди всю, будто святую Агнессу. Или раньше — в женской тунике и дорогих бусах. Каким голосом напевала. Как дотрагивалась — ни один мужчина так не умеет…

— Теперь стой. Прошу тебя.

«Шепчет трава на губах — прощай И иные злые слова. Мы с тобою воздвигнем рай, Как замолкнет молва». Романтическое. Лесбийское.

— С первого дня увидела. Но мне было всё равно кто. Я всё забыла, — говорит Галина, буквально захлёбываясь словами. — Оба следили, чтобы я не разносила заразу, Орри и Барб. Оба меня лелеяли и скорлупой обводили. Развязывали узлы, что я запутывала. Не боялись моей грязи — щитом становились между мной и другими. Не щадили себя — это я бездумно ими рисковала. Это подлинная правда. А теперь бей изо всей силы, Крис!

…Всё-таки Криспенова магия, очевидно, напоследок дала сбой — или уж слишком громкий вопль из самой Галины вышел. Типа никак не получилось у обоих расслабиться на последней фразе.

Очнулась после всего она лёжа на животе и с носом, уткнутым в тугую подушку. В белой комнате были открыты окна, солнце запуталось в летучих занавесках. Оторвала от валика голову — больше ничего не получалось, спину будто могильной плитой придавило. Вокруг стояло две кровати, простеньких, без полога, но с высокими боковинами. Должно быть, чтобы страдник через край не вываливался. Одна постель была пуста, хотя и чуть смята, из другой смотрел знакомый темноволосый затылок.

— Барб. Барбе, это ты?

Тело приподнялось на локтях, голова повернулась, заморгала обоими глазами вперемежку:

— Уф, хорошо, что очнулась, глупая.

— Кое-кто ещё и похуже дурень.

— Я полагал, ты меня запрезираешь, что выдал. Предал.

— Да не успела просто. Очень быстро закрутилось. Мы вообще-то где?

— В орденском госпитале.

— Тебе сильно досталось?

— Поменьше твоего. Или побольше: с нашими фокусниками ни в чём не будешь уверен. Кроме того, что тебе явно достался куда более крутой специалист, чем мне, Крисп этот. Он тебе сделал с потягом — от такого кровь течёт струйками и получаются шрамы, чистые, в нитку. Через год-два о них вообще забудешь, особенно если новые появятся. А мне кожу не вредили, вот и пришлось массаж делать прямо по свежим синякам и шишкам. Боялись, распухнет и загноится. Бывало, знаешь ли, такое в прошлом.

— Криспен и страховочный пояс на меня не надевал, положась на своё искусство.

— Мудрёное сооружение. Плётку, особенно если отмякла и стала негодна, легче сжечь, чем его.

— Прагматики вы все. Да, Барб, а что Орихалхо?

— Здесь из-за нас днюет и ночует. Поит меня из ложечки, тебя из бутылки с соской. Этим… монастериумом. Сейчас отправилась за свежей порцией детского творожка из конины. Кобыльего молока то есть.

«Добрая. Преданная. Женственная. А какой был у меня на неё блок поставлен — буквально ничем не прошибить. Иногда приходится расплетать обстоятельства на пряди — так поздно осознаёшь суть дела. Успевает порядком запутаться в голове. А ведь даже аббатиса отпустила нам с Орри не просто телесную связь, но связь с одинаковым полом. Отчего?»

— Похоже, Барбе, мы обе из-за тебя влипли в историю. Прости, ты не виноват, ты сделал, что надо было. Невольник чести и обстоятельств. Вот твоя Супрема…

— Орден Езу.

— Пускай. В общем, не перевариваю я таких вещей. Пытки — не средство. Показания, которых так добиваются, — чистое варварство. А если не сдержишься да на себя поклёп возведёшь?

— Знаешь, как мы говорим? Когда признание обвиняемого перестало быть царицей доказательств, стало возможным с чистой совестью обвинять и приговаривать невинных.

— Зато без их терзаний.

— Один весьма уважаемый чей-то предок говаривал, что пытка — неплохое средство отделить человека от его вранья, только надо верно её дозировать.

— Но боль?

— Это так страшно? Так непреодолимо, Гали? Уверяю тебя…

— Ну, я, как ни крути, на себя лишний груз навьючила. В смысле — добилась правды и гораздо больше, чем правды.

— Кто может, тот вместит. Рутенцы привыкли обкладывать себя ложью, как мягкими подушками. Да и наш Орден: никогда не лжёт, но и правда у него не одна.

«В общем, езуиты не лгут, но с их правдой надо ещё суметь обернуться. Почём мне знать, что Барбе не напоказ тогда епитимью держал? Мог догадаться, что меня приведут — его поклёпные речи слушать».

— А ты сам никогда враньём не промышляешь?

— Ну…Как персона, шибко подающая надежды, — фантазирую иногда.

— Как с тем басселардом, например. Ты ведь сам его мне подсунул, признавайся.

— Ну, я тебе иного не говорил, а прямо ты не спрашивала. Однако была убеждена с самого первого раза.

— И опять ничего не ясно.

— Мне снова под плети лечь, чтобы ты поверила? Перебор выйдет.

— Барб. Вот толкуем о пустяках, а не о главном. Что нам теперь грозит?

— Генерал не успел объяснить: уж очень ты их с Криспом круто в оборот взяла.