Анатолий Нейтак - Попытка говорить 2. Дорога человека

От столицы до своей цели ребята Сумора добрались пешочком за сутки марша (гвардия, да, не шпаки какие). По прибытии приведённую сотню разбили на три смены по три десятка; пока одна смена спала или ела, вторая тренировалась, а третья дежурила у каменного круга. Оставшийся десяток мог наслаждаться увольнительными, благо, отнюдь не весь Рондат лежал в руинах: хватало в нём и питейных, и "женских домов".

От воспоминаний пленника об этих самых "женских домах" меня чуть не стошнило. Семейные ценности в империи Барранд явно были не в ходу, зато всячески приветствовались бытовой аскетизм и, конечно же, воинская доблесть. И если для мужчин всё это оборачивалось прелестями казармы (отдельные дома заводили себе только богатеи, на которых "настоящие бойцы" смотрели свысока), то для женщин житьё в империи от рождения до смерти было сущим кошмаром. Милашка Сумор не видел ничего зазорного в том, чтобы в свободное время прийти в "женский дом", цапнуть первую приглянувшуюся женщину (лучше, конечно, помоложе и покрасивее, но это в принципе не обязательные условия) и нагнуть её прямо на том месте, где нашёл. После чего оправиться и двинуться дальше. На выход или на поиски следующей женщины, если первой по каким-то причинам показалось мало. Молодому, хотя и не растущему уже организму чаще всего казалось мало.

Военный коммунизм во всей красе. Или лучше сказать – теократический социал-дарвинизм?

Да фиг с ним. Как ни назови, всё едино блевать тянет.

Ещё несколько минут я вытягивал из памяти Сумора то, в чём он разбирался по-настоящему: виды и границы применимости Слов, виды и сравнительную эффективность Знаков, сочетания тех и других с боевыми навыками. А также уставы гвардии и армии, имена, способности и внешность особо приближённых к императору священников – начиная с таких же, как сам допрашиваемый, Опор и заканчивая Вознесёнными. Особенности общей планировки Сум-Барра-хнот и внутренней планировки дворца (более похожего на крепость, чем на дворец – ну да оно не удивительно)… Сверх того я тянул из Сумора познания, в которых сам он не отдавал себе отчёта, но обладателем которых он тем не менее являлся. Таких, как нюансы столичного выговора и отношения сословий. Сам-то пленник был свято уверен, что воины безусловно лидируют, а если не грабят купчишек, так только и исключительно потому, что воинам зазорно копить всякий хлам в виде предметов роскоши… но я мог сделать кое-какие более реалистические предположения относительно сословного вопроса.

Общий объём воспоминаний, вытянутых из Сумора, оказался даже больше того, который я позаимствовал у Инконта Лысоухого. И будь я хоть менталистом уровня Айса, обработать такие объёмы так быстро я бы не смог – даже "метельный взгляд" не помог бы. Но купание в реке смыслов помогло мне качественно перестроить сознание и саму структуру памяти. А второй ярус сознания, тот самый, нефизический, оказался прямо-таки создан для записи колоссальных по размеру баз данных. Я не мог прикинуть его ёмкость даже приблизительно – больше походило на то, что память, сохраняющуюся на втором ярусе, вообще нельзя выразить конечным числом.

Коль скоро там были записаны ВСЕ, даже мельчайшие нюансы устройства ВСЕХ моих возможных форм, разнообразие которых по оценке лорда Печаль было неисчерпаемым…

В общем, добавив к этой копилке хоть полный слепок памяти Сумора, я бы не прибавил к бесконечной сумме и одной миллионной процента. Другое дело, что полный слепок памяти меня как раз не интересовал. Совсем. Я отнюдь не жаждал узнать нюансы каждого движения Сумора, сделанного им с рождения, точное количество и качество съеденной им пищи, детали его случек с женщинами и посещений отхожих мест. Я скопировал для дальнейшего использования только структурированную информацию – причём в моём распоряжении оказалась информация, структурированная куда лучше, чем то позорище, которое полагал своей памятью мой пленник.

- Ну, скируш, – произнёс я, закончив извлечение разведданных, – что мне с тобой делать?

Использованное мною презрительное обращение означало всего-навсего "опозоренный"; но буквальное значение не передавало и десятой доли неприятных оттенков, заключённых в нём.

Если подходить к делу со всей строгостью, Сумор заслуживал этого обращения трижды. Во-первых, как потерявший всех своих подчинённых в бессмысленной стычке (если бы им удалось меня убить, она не была бы бессмысленной – но коль скоро цель оказалась не достигнута…). Во-вторых, как взятый в плен – а для воина империи, тем паче гвардейца, смерть в бою стократ предпочтительнее. И в третьих, а также, пожалуй, в-главных, Сумор был виновен в том, что от него отвернулся Шимо.

Ещё недавно бывший одним из священников, но утративший благословение божества, мой пленник даже звания скируша не заслуживал как слишком для него высокого; самый последний лопон, "деревенщина", сиречь представитель земледельческого сословия имел полное право с презрением плюнуть ему в лицо. В общем, не удивительно, что услышавший моё обращение Сумор дёрнулся с такой силой, что даже крепко спеленавшие его отростки Голодной Плети слегка поддались, впрочем, тотчас же спружинив и вернувшись на прежние места.

Ответить мне вслух он не мог, потому что рот его по-прежнему был заткнут.

- Самым простым и милосердным решением было бы тебя убить. Но так как я узнал от тебя много интересного, я обязан проявить к тебе снисхождение, как к существу, оказавшемуся полезным. Сверх того, поскольку я не обладаю достаточной магической властью, чтобы воскрешать убитых, я оставлю тебе жизнь. Что с ней делать, решай сам. В конце концов, в мире порой случаются чудеса, и дураки, получившие болезненный урок, порой оказываются способны чему-то научиться. Прощай, Сумор, и не попадайся мне больше.

Толкать пафосные речи перед такими, как мой пленник, бессмысленно. Но так как я в самом деле не чужд определённой снисходительности, а вся вина Сумора заключалась лишь в недостатке опыта и нежелании думать самостоятельно, я решил напоследок провести над ним небольшой эксперимент. Простимулировав работу некоторых участков мозга, активность которых ранее успешно подавлялась воспитанием, я не без удовлетворения отметил, как под крепким черепом пленника среди слизи страха, в которой кишели чёрные черви отчаяния, появляются также черви сомнений, искры вопросов и зажжённые ими огоньки выводов.

"Почему я попал в такое положение?" "Потому что оказался слаб". "Почему я оказался слаб?" "Потому что враг оказался хитрее меня". "Значит, порой хитрость способна на большее, чем честная сила?" "Значит, так…"