Ханнес Бок - Черное колесо

После этого я задумался. Рассказы леди Фитц, Мактига и Слима Бэнга слишком хорошо совпадали, чтобы счесть это игрой случая. Пен тоже считала колесо живым; может, она по каким-то причинам умолчала о чем-нибудь. Может, ей тоже что-то… приснилось?

Может, Бенсон обладает какими-то сведениями о старом капитане, которые предпочитает никому не сообщать? Знает ли об этом Пен? Что, если влияние на неё Чедвика основано как раз на этом?

У меня не было права вмешиваться в дела Бенсона, но и у него нет права устраивать такой грандиозный розыгрыш. Ни у кого нет. Но если это действительно розыгрыш, тогда у меня есть право врача. Возможно, какое-то зловещее и ненормальное воздействие оказывается на пассажиров и членов экипажа «Сьюзан Энн». И последствия этого могут быть столь же серьёзны, сколь и непредсказуемы.

Я решил навестить Бенсона и выведать у него все, касающееся старого капитана – в любом случае тяжёлая задача, и безнадёжная, если он поймёт, какова моя истинная цель. У меня созрела одна идея, но какую форму она примет, я не знал. Всё равно, что следить за облачком, которое возникает на горизонте в форме цветка, а в зените превращается в огромную химеру или танцора с длинным шарфом.

Бенсон был совершенно спокоен, слегка угнетён, но это, несомненно, был Большой Джим. Он сидел неподалёку от портрета своего прадеда, и на меня словно бы смотрели два одинаковых человека.

Я сказал:

– Врачебный отчёт, сэр. Леди Фитц сегодня весь день недомогает.

Он спокойно ответил:

– Она всегда больна, когда ей нужно отвечать за свои поступки. Что на этот раз?

– Лёгкий солнечный удар. Ничего страшного. – Он кивнул, тем самым как бы закрывая тему. Я торопливо сказал: – Значит, она – ипохондрик?

– Не в такой степени, как Бурилов. Она, очевидно, научилась этому у него. Вы знаете, она привела его с собой, чтобы он подлечился.

Я не знал этого. Бенсон объяснил:

– Да, когда бедный непризнанный гений Алексей чувствует, что к нему относятся без должного уважения, ему снится, что с ним вот-вот случится что-то ужасное, и мы должны быть добры с ним, ибо дни его сочтены. Или же он напивается и громит квартиру, – предпочтительно чужую. Мы должны считаться с его чувствительным темпераментом, иначе он становится очаровательно болен, и тогда мы сочувствуем его болезни. Он мог бы прожить за счёт своей внешности и голоса; жаль, что он не поёт, например, на концертах. Но нет, он не рождён для работы. Гораздо проще добывать все с минимальными усилиями.

Я сказал:

– Меня удивляет, что вы в них нашли: в Бурилове и леди Фитц, в Сватлове и его сестре.

Я стрелял наудачу, но попал в цель. Он сложил руки на груди, морщины около его рта углубились. Резко сказал:

– Они меня забавляют! – Потом спокойнее: – Я ведь могу позволить себе возить с собой собственный цирк? А вы можете?

Что-то было недосказано, но вот что именно? Что-то я упустил. И по-прежнему ничего не узнал, кроме того, что гости приглашены по какой-то причине, о которой он умалчивает.

Я сказал:

– Вы пропустили сегодня небольшое представление в своём цирке, сэр. Очнувшись после солнечного удара, леди Фитц исполнила прекрасный номер умственной гимнастики.

Он попался на мой крючок, зацепился, но затем засомневался и сорвался:

– Мне кажется, это вопрос врачебной этики.

– Ну что ж, – сказал я с намеренной резкостью, – я не утаиваю от вас ничего. На борту все для вас, как открытая книга.

Лесть была слишком расплывчатой, и он выглядел одновременно довольным и недовольным. Но на этот раз клюнул:

– Что же это было?

Я не напомнил имён Ирсули и Рафферти, потому что, во-первых, капитан их не знал, во-вторых, их обладатели – если история подлинная – были тогда не в состоянии говорить. Поэтому я приписал слова Мактига леди Фитц и повторил ту часть её рассказа, где люди капитана изрубили Колубо своими ножами. Он слушал внимательно, ноздри его раздувались, глаза потемнели. На него, как прозрачная вуаль, вдруг легли лишние двадцать лет.

– Очень садистская картина! – закончил я.

Голос его был теперь дрожащим фальцетом, как три дня тому назад в споре с Джонсоном.

– Значит… так она сказала, да?

Я понял, что снова попал в цель.

– Она описала это так, словно сама была свидетельницей, – добавил я, пристально глядя на него.

Морщины вокруг его проницательных глаз углубились, хотя он не улыбался. Я знал, что он смеётся про себя – и торжествующе смеётся. Стало быть, я не сказал ему ничего неожиданного – старый капитан действительно связан с разбитым остовом. Но как?

Была опасность перестараться и сказать ему больше, чем он сообщит мне в ответ. Но теперь по крайней мере он заинтересовался. Я вернулся к своему удачному выстрелу.

– Капитан, и леди Фитц, и Бурилов проявляют признаки невроза, и я обеспокоен. Не думаю, чтобы атмосфера была для них… благоприятна. Бурилов – ипохондрик, леди Фитц – тоже, к тому же у неё мания преследования, и она ищет убежища в религии. Они нуждаются в лечении, а в таких условиях это невозможно. Но развитие болезни можно приостановить, – я наклонился к нему, чтобы наблюдать за его реакцией, – я порекомендовал бы как можно скорее отослать леди Фитц и Бурилова на катере. Это предупредит обострение.

Конечно, частица правды в моих словах была, но я сильно преувеличивал. Что касается меня, то если бы леди Фитц и её любовника смыло за борт, я бы вряд ли по ним скучал. Так можно скучать по зубной боли!

Но я опять попал в невидимую цель. Бенсон насторожился. Странно, как вдруг изменился его голос:

– Вы зря меня запугиваете. Пройдёт немного времени, и «Сьюзан Энн» сможет выйти в море. А до того времени все вы, здоровые и больные, сможете прожить на ней.

Рыбка попала на крючок, и я поспешил подсечь, подчеркнув, что необходимо поторопиться.

Он рявкнул:

– Подождите команды! Я сказал, что все будут ждать. Пусть ждут!

Я спросил:

– Неужели вас не тревожит угроза безумия людям, за которых вы несёте ответственность?

– Ничего им не грозит, – возразил он. – И попридержите свой язык, по крайней мере из вежливости. Вы, возможно, прочли гору книг, но всего вы не знаете. Есть и другие соображения.

– Они должны быть очень весомыми, – заметил я, – вы ведь рискуете…

– Они важнее самой жизни! – сказал он и повернулся к колесу. Его вид, казалось, подбодрил капитана, и он задумчиво улыбнулся, облизывая губы. Я тоже взглянул на колесо и снова испытал отвращение, почти панику, как и в первый раз, когда его увидел.

Вероятно, моё лицо выдало меня. Я думал: где здесь руки Ирсули, где Рафферти – а где Чукура, Колубо, М’Комбы? Полная бессмысленность этих рассуждений нарушила колдовские чары колеса. Я увидел, что Бенсон по-прежнему улыбается, но смотрит не на колесо. На меня.