Людмила Астахова - Бабочки в жерновах

И только после того, как спутница споткнулась на ровном месте три раза кряду, повисая на его руке, трогательно краснея и благодаря нежным полушепотом, осознал, что серьезно дал маху. Слепому ж видно, что на уме у девки. Аккурат тот возраст, когда каждый чих объекта мечтаний воспринимается как команда: «Взять!» Или, что точнее, «Дать!» Мудрые исследователи тонких душевных процессов написали на сей счет уйму солидных томов, с некоторой частью которых Балгайру довелось ознакомиться. Тяга к знаниям сидела в нем всегда, а вот доверия к печатному слову с годами поубавилось. Потому как все эти девичьи вздохи объяснялись проще устройства лебедки: соки бурлят, платьишко в груди жмет, а природа на все голоса кричит: «Размножаться! Вот прямо сейчас, немедленно, с места не сходя!» Иначе опоздаешь, и более прыткие товарки расхватают всех подходящих самцов. Опять же, лето только-только началось, солнышко пригревает, цветет и щебечет все, что только может цвести и щебетать… И пример шибко умной и независимой, но уже не такой юной Лив перед глазами. И юбка готова не то что сняться — заполыхать от одного только взгляда. Чего ж непонятного? Дело житейское. Плавали, знаем. Эспит вообще такое место… располагающее. Скайра в этом возрасте, правда, посдержанней была, однако и на угрюмую Стражницу частенько накатывало, и до сих пор, к слову, находит этакое весенне-летнее сезонное безумие.

Но, поскольку Берт всегда придерживался благородного принципа: «Где живу, там не гажу», да и еще большее обострение отношений с дамой Тенар ему было совершенно ни к чему, то юной Верэн ничего не светило. Во всяком случае, пока.

Пока неясно, кто она на самом деле есть…

Вот смеху будет, если он привез на Эспит собственную смерть — контрабандой! Впрочем, когда проделываешь такое уже не в первый раз, веселиться как-то не с руки. Зато всем прочим потеха. Но… но еще ничто не ясно, вот в чем беда! Верэн Раинер появилась здесь, еще не перешагнув рубеж совершеннолетия, здешнего, особенного, эспитского совершеннолетия. Ей нет двадцати одного года, а именно по достижении этого возраста с теми, чьи души отравлены Эспитом, начинают происходить изменения. Если только…

— О! — восклицание девушки, полное чистого щенячьего восторга, прервало течение мыслей Берта на самом интересном месте. Он нахмурился и тряхнул головой, но мысль уже ушла, и поймать ее за хвост Балгайр не сумел. А Верэн, позабыв даже о необходимости кокетничать, снова вскрикнула: — О! Какое чудо! Только взгляните!

Делать нечего, взглянул. Над ручейком, журчащем на склоне в аккуратно обрамленном булыжниками ложе, в радуге преломляемого брызгами света порхали бабочки — знаменитые черно-синие бабочки, за одно только крылышко которых коллекционеры Вирнэя и Муррана дали бы отрубить себе руку по локоть. А если поторговаться, то и своими зубами поотгрызали бы, потому как Парусник Эспита водился только здесь, на острове, и считался немыслимой редкостью. Берту едва ли не в каждом рейде приходилось отбиваться от спятивших энтомологов. Одного даже за борт пришлось выкинуть вместе с сачками. А уж о браконьерах и говорить нечего — и морды их наглые бивали, и руки загребущие ломали, и постреливать доводилось. Во всем мире нет столько денег, чтобы эспитец согласился вывезти с родного острова одно из этих крылатых созданий. Так что бесценные тварюшки могли совершенно спокойно порхать над летним разнотравьем, наслаждаясь покоем и безопасностью. Вот и сейчас над водой их кружило не меньше дюжины.

— Никогда таких не видела! — восторгалась Верэн. — Можно мне посмотреть поближе? Они не кусаются?

— И не увидишь нигде, кроме Эспита, — благодушно махнул рукой Берт. — Валяй, любуйся. Только поаккуратней, не распугай их.

Совет нелишний, особенно учитывая то, что Парусник Эспита питался отнюдь не одним только нектаром. Хотя конечно, ярким летним днем над хрустальными водами ручья… Красотища! Другое дело, если б девчонка углядела это порхание над чьими-нибудь бренными останками… или над чашей, полной горячей жертвенной крови. То-то визгу бы было!

Рыжий контрабандист тряхнул головой и криво усмехнулся, отгоняя наваждение. Летний фестиваль через два дня, там и посмотрим. И на бабочек, и на бабёнок тоже.

— Идем! — позвал он Верэн. — Давай-ка покажу тебе остров, пока у меня есть и время, и охота. А то ведь с Лив станется продержать тебя в башне до самого праздника.

— А куда мы идем? — девушка с сожалением оторвалась от созерцания волшебных крылатых цветов и вопросительно выгнула бровки. Хотя над этим изящным изгибом, прямо поперек ясного чела написано было огромными светящимися буквами: «С тобой — куда угодно!»

— Гуляем, — хмыкнул Берт. — Под ноги смотри, здесь, у ручья, земля влажная, поскользнешься еще…

В глазах у хадрийки промелькнула отчетливая такая мысль насчет того, что поскользнуться и спутника за собой утянуть было бы совсем даже неплохо, но Балгайр был начеку. Еще не хватало, чтобы прыткие девчонки его по траве валяли. Успеется.

Фрэн и Мерерид. Эспит.

В любое другое время Мерерид обязательно бы шикнула на дочь, чтобы та не отвлекалась от работы. Штопанье полосатых носков в канун Летнего Фестиваля — дело ответственнейшее. И вообще, нечего глазеть на мужиков, бесстыжее отродье… Короче, за много лет репертуар у Тэранс-старшей практически не менялся, и Фрэн знала его наизусть.

Но, должно быть, вид Рыжего Берта, дефилирующего под ручку с юной барышней, сбил Мерерид с толку и с мысли.

— Ты? Ты поняла, куда он повел девицу? — ахнула она, жеманно прикрывая рот костяным веером. — Нет, ты видела это? Таскаться с взрослым мужиком в безлюдные места! Неслыханно!

— Неужели? — ядовито усмехнулась Фрэн, отложив в сторону шерстяной носок. — Такая прямо новость для тебя?

В каждое слово женщина вложила столько торжествующего злорадства, что даже полосатый кот, безмятежно спавший на пуфике, встал и вышел. От греха и разных тяжелых летающих предметов подальше, надо думать. В отличие от некоторых людей кошки прекрасно помнят, с чего обычно в доме начинается грандиозный скандал. Напоминать старшей Тэранс о грешках молодости и сомнительных приключениях означало подкидывать дровишки в костер разгорающейся ссоры.

Но, удивительное дело, Мерерид не поддалась на провокацию. То ли у неё действительно болела голова, как она твердила весь день, то ли перебранку с дочерью её план на вечер не предусматривал.

— Как думаешь, она — Лунэт? Или все-таки Салда? — отрешенно спросила мать.

И Фрэн в который раз подивилась дару родительницы первой говорить то, что давно крутится у всех на языке, но о чем никто не решается заговорить первым. В этом отношении Мерерид смелости было не занимать.