Марина Дяченко - Привратник

Стало тихо. Невыносимо тихо, я боялся шелохнуться на своём табурете.

— Он умер… От страха? — шёпотом спросил Ларт.

Мальчишка покачал головой:

— Он ничего не боялся… Я же говорю, у него сердце разорвалось.

Ларт помолчал, потом спросил осторожно:

— Ты помнишь, как он выглядел? Тот человек, в Зеркале? Ты бы его узнал?

— Нет, — вздохнул мальчишка.

— Он был один?

— То один, а то с кем-то… С разными людьми.

— А ОНО? На что это было похоже?

— Глаза… ОНО смотрело.

Я не выдержал и громко, со свистом, вздохнул. Оба быстро на меня взглянули. Потом Ларт тяжело поднялся и спросил Луаяна:

— Кстати, почему ты невзлюбил моего слугу?

— Он врун… — протянул мальчишка. — Зачем он болтал, что он маг?

— А ты сразу понял, что это не так?

Мальчишка пожал плечами:

— За версту.

Всю ночь они вполголоса разговаривали, сблизив головы над письменным столом. Поднимая иногда тяжёлые веки, я видел, как Ларт водит пальцем по жёлтым от времени свиткам, разглаживает их ладонями, что-то объясняет серьёзно, как мальчишка доверчиво касается его плеча, задавая непонятные мне вопросы. Они беседовали, как равные, и я с горечью сознавал, что мне никогда не вызвать у Ларта такого неподдельного интереса, какой освещает сейчас изнутри его обычно холодные глаза. Два мага говорили на общем языке, а один охламон слушал и не понимал ни слова.

Потом ненадолго стало тихо, и мальчишка спросил шёпотом:

— А правда, что вы когда-то остановили чуму?

Я тут же вынырнул из дремоты.

— Мне учитель рассказывал, — пробормотал мальчик, будто смутившись.

Ларт не ответил — во всяком случае, вслух не ответил.

Я снова закрыл глаза. Чума. Я был ещё совсем малышом, окна занавешивались рогожей, нас, детей, не выпускали на улицу, и дни слились в один долгий бред… А потом чума исчезла внезапно и необъяснимо, и в нашей семье умерли только дядька с женой, разом осиротив моего двоюродного брата, любителя рыбы…

— Слушай, Марран, — начал было Ларт, и все мои воспоминания мгновенно оборвались.

— А? — удивился мальчик.

Зависла пауза. У меня не осталось сна ни в одном глазу.

— То есть Луаян, — проговорил Ларт глухо. — Я хотел сказать — Луаян.

Стало тихо — и очень надолго. Далеко, в посёлке, переругивались собаки.

Потом я, наконец, в очередной раз провалился в тяжёлый сон, и, очнувшись, застал уже совсем другой разговор:

— …У неё часто зубы болят, я ей зубную боль заговариваю, а она меня подкармливает… — неторопливо рассказывал мальчишка. — Они все хорошо ко мне относятся, только вот не принимают всерьёз… Это и понятно. Я совсем сопливый был, когда сюда попал… — Он добавил что-то совсем тихо, я не разобрал.

— А дальше? — сумрачно спросил Ларт. — Что ты будешь делать дальше?

— Подожду, пока они привыкнут, что я теперь тут хозяин… Подучусь, соберусь с силами, выйду на площадь и вызову гром.

— Хочешь, чтобы тебя боялись?

— Нет… Просто пусть они знают, что я уже не ребёнок, — в голосе мальчишки скользнуло упрямство.

— А, — усмехнулся Ларт, — хочешь быть сильнее?

Мальчишка помолчал. Потом спросил шёпотом:

— А разве это плохо?

Снова стало тихо; они сидели у стола, теперь уже без света. Ларт медленно сказал наконец:

— Поедем со мной. Здесь тебе будет слишком трудно.

Мальчишка вздохнул, скрипнул креслом и ответил не сразу:

— Не могу… Не могу оставить Учителя одного.

Близилась осень, и вода в озере лежала пластами — в нежное парное молоко вдруг врывалась пронзительная осенняя струя, от которой Ильмарранен вздрагивал, фыркал и плыл быстрее.

Круглое как тарелка озеро сплошь окружено было лесом — сейчас стволы корабельных сосен подсвечивались закатным солнцем и горели красным, как восковые свечи. Руал заплыл на самую середину и слушал, как блаженствует в воде его натруженное за день тело.

Сегодня он переколол полсарая дров и накопал три мешка крупной желтоватой картошки, и помогал носить корзины с яблоками, и много ещё трудных и почётных дел взял на свои плечи. Его никто не заставлял — сам напросился. Не зря же, постучавшись на одну ночь, он жил в избушке над озером уже вторую неделю.

Избушка стояла, окружённая стволами, как колоннадой. Вся она, до последней щепки, сложена была руками своего хозяина по имени Обри. Он же расчистил место для огорода, повыкорчевал пни и переехал сюда из деревни вместе с молодой женой. Сейчас у кромки озера носился по колено в воде их пятилетний первенец.

— Эй! — время от времени звал мальчишка и махал Ильмарранену рукой. — Остоложно! Не плыви далеко, водяной утащит!

Руал повернулся, наконец, и поплыл к берегу. Меркли закатные краски, синие сосны отражались в озёрном зеркале, Ильмарранен разбивал их отражения ударами рук по воде. У того, противоположного берега, робко вякнула первая лягушка.

Малыш был на берегу уже не один — его мать, жена Обри по имени Итка, извлекла мальчишку из воды и теперь обувала, вытирая маленькие озябшие ноги полотняным полотенцем. Она отвернулась, чтобы не смотреть, как Руал будет вылезать из воды.

Ильмарранен отошёл в сторону и оделся. Лягушки у того берега по очереди выдавали рулады, будто настраиваясь перед ответственным концертом.

— Устал? — спросила Итка, улыбнувшись Руалу. — Дров теперь на полгода хватит…

Малыш танцевал вокруг матери на остывающем влажном песке.

Руал улыбнулся в ответ.

— Сейчас Обри вернётся, — сказала Итка. — Я уже управилась, ужин готов, хлеб ещё остался, а завтра новый испеку…

Обри был удачливым охотником и незаурядным рыболовом. Огород, ухоженный маленькими Иткиными руками, три яблони, корова, куры — а муку приходилось покупать в посёлке.

— Мы с Руалом сегодня молодцы, — сказала Итка сыну. А ты, Гай?

Тот воодушевлённо закивал и, не в силах сдержать беспричинной радости, умчался по берегу, высоко подпрыгивая и повизгивая от полноты чувств.

Итка присела на ствол поваленного дерева, старого, лишённого коры. Устало вытянула ноги, посмотрела на тот берег — лягушки гремели слаженным хором — и тихо засмеялась вдруг:

— Знаешь, у Обри шесть братьев… И все женились по воле отца. Плакали, локти кусали, а ни один не воспротивился… — тут она улыбнулась так гордо и значительно, что Руал догадался — с Обри было по-другому.

— Его отец, знаешь, какой? — продолжала с той же улыбкой Итка. — Вот так, — и она сжала крепкий кулачок, показывая, какой у Обри отец. — У него ферма, три дома в посёлке, стадо, прядильня, красильня и персиковый сад. Семь сыновей, Обри младший. Одних работников сотня… И ни одна душа, представляешь, ни одна собака никогда не смела ему перечить. Ну слова молвить поперёк не смели, просто слова сказать!