Анджей Сапковский - Башня ласточки

– Не надо, – предостерегла она, едва заметно шевеля губами. – Не вынуждай меня. Прошу.

Имбра был бледен. Толпа топала, орала и выла.

– Не слушай ее, – снова перекрыл рев и гам Бонарт. – Достань меч. Иначе весь мир узнает, что ты трус и засранец! От Альбы до Яруги будет известно, что доблестный Виндсор Имбра удрал от малолетней девчонки, поджав хвост словно дворняга!

Клинок Имбры на один дюйм выдвинулся из ножен.

– Не надо, – сказала Цири. Клинок спрятался.

– Трус! – заорал кто-то из толпы. – Дерьмоед! Заячья жопа!

Имбра с каменным выражением лица подошел к краю арены. Прежде чем ухватиться за протянутые сверху руки, оглянулся еще раз.

– Ты наверняка знаешь, что тебя ждет, девка, – сказал он тихо. – Наверняка уже знаешь, что такое Лео Бонарт. Наверняка уже знаешь, на что Лео Бонарт способен. Что его возбуждает. Тебя будут выталкивать на арену! Ты будешь убивать на потеху таким свиньям и сволочам, как все эти сидящие вокруг хари. И на потеху тем, кто еще хуже них. А когда уже то, что ты убиваешь, перестанет их тешить, когда Бонарту надоест мучить тебя, тогда он тебя убьет. Они выпустят на арену столько бойцов, что ты не сумеешь прикрыть спину. Или выпустят собак. И собаки тебя растерзают, а чернь в зале будет вдыхать сладостный аромат крови, и колотить в ладони, и орать «фора!». А ты подохнешь на испоганенном песке. Подохнешь точно так, как сегодня умирали те, которых посекла ты. Ты вспомнишь мои слова.

Странно, но только теперь она обратила внимание на небольшой гербовый щит на его эмалированном ринграфе. Серебряный, поднявшийся на дыбы единорог на черном поле. Единорог. Цири опустила голову. Она глядела на украшенный орнаментом клинок меча. И вдруг сделалось очень тихо.

– Ради Великого Солнца, – неожиданно проговорил молчавший до того Деклан Рос аэп Маэльглыд, нильфгаардский ротмистр тыла. – Не делай этого, девушка. Ne tuv'en que'ss, limed!

Цири медленно перевернула Ласточку в руке, уперла головку в песок. Согнула колено. Придерживая оружие правой рукой, левой точно нацелила острие себе под грудину. Острие мгновенно пробило одежду, кольнуло.

«Только б не разреветься, – подумала Цири, сильнее напирая на меч. – Только не плакать. Плакать не по кому и не над чем. Одно сильное движение – и всему конец… Всему…»

– Не сумеешь, – раздался в полной тишине голос Бонарта. – Не сумеешь, ведьмачка! В Каэр Морхене тебя научили убивать, поэтому ты убиваешь как машина. Рефлекторно. А для того, чтобы убить себя, требуются характер, сила, решимость и отвага. А этому они не могли тебя научить.

– Как видишь, я не смогла, он оказался прав, – с трудом сказала Цири. – Не смогла.

Высогота молчал, держа в руке шкурку нутрии. Неподвижно. Уже давно. Он почти забыл о ней.

– Я струсила. Струсила. И заплатила за это. Как платит трус. Болью, позором, паскудным унижением. И жутким отвращением к себе самой.

Высогота молчал.

Если б в ту ночь кто-нибудь подкрался к хате с провалившейся стрехой и заглянул сквозь щели в ставнях, то увидел бы в скупо освещенной комнатушке седобородого старика и пепельноволосую девушку, сидящих у камина. Заметил бы, что они молчат, уставившись в светящиеся рубином угли.

Но этого увидеть не мог никто. Хата с провалившейся, заросшей мхом стрехой была хорошо укрыта туманом и испарениями на бескрайних болотах и трясинах Переплюта, куда никто не отваживался заходить.

Глава 5

Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека.

Многие из живущих заслуживают смерти, а многие из умерших – жизни. Ты можешь вернуть им ее? То-то же. Тогда не спеши осуждать и на смерть. Никому, даже мудрейшему из мудрых, не дано видеть все хитросплетения судьбы.

Воистину, великая надобна самоуверенность и великая ослепленность, дабы кровь, стекающую с эшафота, именовать правосудием.

– Чего вы ищете на моей земле? – повторил вопрос Фулько Артевельде, префект из Ридбруна, уже явно обеспокоенный затянувшейся тишиной. – Откуда прибыли? Куда направляетесь? С какой целью?

«Вот так кончаются игры в добрые намерения, – подумал Геральт, глядя на иссеченное загрубевшими шрамами лицо префекта. – Так кончаются благородные порывы дурного ведьмака, проявившего сочувствие к банде заросших грязью лесных людей. Так заканчиваются желания обрести удобство и ночлег в заезжих дворах, в которых обязательно сыщется шпик. Таковы печальные последствия странствований с болтуном-виршеплетом на шее. И вот сижу я теперь в напоминающей камеру безоконной конуре, на жестком, прибитом к полу стуле для допрашиваемых, а спинка этого стула, чего невозможно не заметить, снабжена захватами и кожаными ремешками для укрепления рук и фиксации шеи. Правда, пока что ими не воспользовались».

Проблуждав пять дней с зареченскими бортниками, они наконец-то выбрались из лесной пущи и вышли на заболоченные кустарники. Дождь прошел, ветер разогнал испарения и легкий туман, солнце пробилось сквозь тучи, и в лучах солнца заиграли снежной белизной вершины гор.

Если еще не так давно Яруга была для них той четкой линией, границей, пересечение которой казалось явным переходом к дальнейшему, более серьезному этапу похода, то теперь они еще сильнее почувствовали, что приближаются к черте, барьеру, грани, к тому месту, с которого можно только отступать. Это чувствовали все и в первую очередь сам Геральт – ничего иного почувствовать было невозможно, когда с утра до вечера перед твоими глазами вздымается на юге и загораживает путь могучая, зубчатая, горящая снегами и ледниками горная цепь. Горы Амелл. И возвышающийся даже над зубастой пилой Амелла грозный и величественный, граненый словно острие кинжала обелиск Горгоны. Горы Дьявола. Они не обсуждали эту тему, но Геральт чувствовал, что думают о ней все. Потому что и ему при взгляде на цепь Амелла и Горгону мысль о продолжении похода на юг тоже казалась чистейшей воды сумасшествием.

К счастью, вдруг оказалось, что больше на юг идти не придется.

Известие принес кудлатый лесной бортник, из-за которого последние пять дней им выпала роль вооруженного эскорта. Тот самый супруг и отец пригожих гамадриад, рядом с которыми сам он смотрелся как кабан при кобылах. Тот самый, который пытался обмануть их, утверждая, будто друиды из Каэд Дху отправились на Стоки. Случилось это на следующее утро после прибытия в многолюдный как муравейник городок Ридбрун, который был целью движения бортников и трапперов из Заречья. То есть на следующий день после прощания с эскортируемыми бортниками, которым ведьмак больше нужен не был, а поэтому он никак уж не ожидал увидеть кого-нибудь из них. Тем большим было его удивление.