Василий Головачев - Гарантирую жизнь

– Бердяев на месте?

– Только что вышел, – заговорил динамик женским голосом. – Обедать направился.

– Куда?

– В кафе «Приятный уголок», куда же еще? Зачем тебе этот голубой диетчик, Слава? Лучше меня вызови.

Капитан покраснел, отключил связь с кабинетом.

– Бердяев обедает.

– Вот и хорошо, – кивнул Глеб, поднимаясь. – Пожалуй, я тоже заморю червячка, пока он будет насыщаться. Только умоляю, капитан, никому ни слова. Договорились?

– Могила, – прижал руку к груди дежурный.

– Буду у вас минут через сорок пять.

Тарасов вышел, провожаемый взглядом дежурного, потом внимательными взглядами охранников, спросил у прохожего, где находится кафе «Приятный уголок» и подъехал к нему на машине.

Кафе представляло собой современное двухэтажное заведение, расположенное в центре Ярославля на улице Чкалова. На первом этаже размещалась типичная забегаловка для всех, кто хотел быстро перекусить, плюс бар и кухня, на втором этаже обслуживали если и не «особо важных персон», то людей посолиднее и побогаче. Окинув взглядом столики зала первого этажа, Глеб по винтовой лестнице поднялся на второй и за одним из столиков у окна увидел мужчину средних лет, похожего по описанию на визитера, посетившего офис Сергея: у него была лысина на затылке, бледное одутловатое лицо и родинка под глазом.

Старлей курил: на столе перед ним лежала пачка сигарет «Ярдым» и зажигалка в форме человечка с высунутым языком.

Напротив него сидел молодой человек в кожаной безрукавке, в котором Глеб не без удивления узнал амбала, просившего закурить в Ростове и разъезжавшего на двенадцатой «Ладе». Таких совпадений просто не могло быть, и Тарасов, связав все звенья цепочки: машину, зажигалку, парней в «Ладе», визит старшего лейтенанта ФАС в офис Зощенко перед похищением дочери, – понял, что ему улыбнулась удача. Он прибыл вовремя и в нужное место.

Пристроившись за кадкой с фикусом, Глеб стал ждать, украдкой наблюдая за Бердяевым и его сотрапезником. Бандит даже за столом не снял кожаные перчатки без пальцев, хлебая суп так, что было, наверное, слышно и на улице. Но он привык так жить – по-хамски, отрицая все законы этики и морали, и не обращал внимания на других людей.

Через полчаса старший лейтенант насытился, допил морковный сок, – он и в самом деле был диетчиком, – забрал сигареты, зажигалку и пошел к выходу. Амбал в перчатках смотрел ему вслед, ковыряясь в зубах спичкой.

Глеб вышел из кафе следом за объектом своих поисков, понаблюдал за ним, отметив, что тот идет пешком в сторону своей конторы, и направился за ним на машине, не забывая контролировать ситуацию. Знакомая двенадцатая «Лада» стояла возле кафе, ожидая верзилу в коже, но ее пассажиры не обратили внимания на Тарасова, сморенные жарой и жаждой: все трое пили пиво из жестянок.

Выждав момент, когда Бердяев свернул в почти безлюдный переулок, Глеб догнал его, выскочил из машины, открыл дверцу и одним движением вбросил старшего лейтенанта в кабину.

– Сидеть! – выдохнул он ему в лицо. – Убью!

Бердяев пискнул, тараща глаза, дернулся назад, получил удар по уху и затих.

Тарасов закрыл дверцу, сел за руль и погнал «Гольф» к выезду из города, в лесок, где можно было спокойно допросить сотрудника ФАС, явно связанного с бандитами. Пассажирами «Лады» можно было заняться позже.

Ярославль

Никифор Хмель

Этот сон снился Никифору всю жизнь: поляна в черном лесу, хмурый день, холод, несущиеся по небу тучи; вдруг тучи разрываются, по небу разливается сияние, и начинается странный снегопад, точнее, град, потому что с неба сыплются на землю не снежинки, а льдинки в форме человеческой головки. Однако обычно Никифору не удавалось разглядеть лицо человека-градины, он просыпался раньше, причем не от страха или другого негативного чувства, а от удивления. В эту ночь ему наконец удалось поймать на ладонь несколько градин и рассмотреть это чудо природы.

Льдинки величиной с ноготь мизинца действительно представляли собой миниатюрные скульптурки в форме головы – головки ребенка с чистым лицом и белыми волосиками. Изнутри они светились, отчего казалось, что они живые и смотрят на поймавшего их человека с интересом и ожиданием…

Никифор проснулся, привычно глянув на циферблат часов: половина седьмого, можно еще полчаса поваляться в постели. Перед глазами все еще стояло личико ледяной градины – личико ребенка с удивительно умными живыми глазами. Что оно означало, почему снилось много лет подряд, Никифор не знал, но относился к своим снам спокойно, не рефлексируя и не считая себя свихнувшимся на почве любви к детям. Психика настойчиво предлагала ему какую-то важную информацию, расшифровать ее самостоятельно он не мог, к гадалкам идти не хотел, поэтому спокойно ждал, чем закончится его «беседа с самим собой». То, что сегодня ему открылось лицо ребенка, головку которого копировали падающие с неба градины, говорило о правильности выбора, выражаемого одним словом: подождем.

Мысли вильнули в другую сторону: от голов-льдинок к головам пленных русских солдат, отрезанных чеченскими боевиками. Как же вам было страшно, ребята, когда вам перерезали горло звери в человеческом облике! Садисты и хищники! Прикрывающиеся лозунгами «святого джихада», «борьбы за свободу» и «войны за веру». Воюешь за свободу – убей врага, но не мучай! Если же тебе нравится издеваться, наслаждаться муками умирающих, – не прикрывайся именем аллаха!..

Никифор скрипнул зубами, переживая внезапную вспышку ненависти, глянул на фото брата в рамке на тумбочке и встал. Валяться в кровати расхотелось.

Почистив зубы, он с час возился со снарядами, качал пресс, «тянул» суплес, потом искупался и сварил себе сам геркулесовую кашу; мать уехала в деревню к родственникам, и Никифор уже с неделю жил один.

Позавтракал: каша, жареный черный хлеб, чай. Мысли приходили разные, но больше всего он думал о женщине, с которой познакомился на Арбате, о своей неуютной холостяцкой жизни, о странных снах и о брате. Последняя мысль заставила его пересмотреть планы и день начать с посещения церкви.

Не было восьми, когда он подошел к воротам церкви и буквально столкнулся с той, облик которой не шел из головы вот уже несколько дней.

– Доброе утро, – пробормотал он, переживая вспышку радости и вины одновременно; в глубине души капитан понимал, что направился в церковь не столько из-за желания помянуть брата, сколько из-за надежды встретить е е.

– Здравствуй, – тихо ответила Шарифа, закутанная все в тот же темный платок. Затем она увидела не совсем заживший шрам на лице Никифора, и глаза ее расширились.

– Вы… ранены?!