Дарья Кузнецова - Я выбираю свободу!

Вечером мы шли к морю ловить рыбу и по дороге встречали Тилль. Не знаю, какими резонами она руководствовалась — назвать это совпадением было сложно, но всякий раз целительница присоединялась к нам. Пока я нырял, она сидела на берегу с Инталором, который боялся заходить в воду глубже чем по колено. Наверное, просто сочувствовала мальчишке и искренне хотела принять участие в его судьбе. Мы с ней почти не разговаривали, обменивались какими-то малозначительными фразами, слушали рассказы друг друга, предназначенные для детских ушей, и… пожалуй, все.

Не хотелось об этом думать, но ее присутствие рядом даже вот в такой странной форме очень мне нравилось. Было приятно наблюдать за ней, за ее движениями, за сменой выражений на очень живом лице, слушать голос, рассказывающий давно забытые легенды и сказки, звенящий смех.

Думать не хотелось, но не думать не получалось. Вызванные совместной ночью эмоции немного сгладились, меня уже не накрывало такой волной желания от одного только присутствия эльфийки. Хотя взгляд продолжал цепляться за нее и искать знакомую фигурку в толпе тогда, когда она находилась далеко. Это злило. В основном потому, что я ничего не мог с этим поделать и уже вполне ясно осознавал: меня к ней тянет, тянет сильно и почти непреодолимо. Вдаваться в подробности и выяснять, причиной тому чистая физиология или есть что-то еще, не хотелось, но, опять же, запретить себе думать я не мог, и отвлечься получалось далеко не сразу и не всегда.

За этими мелкими сиюминутными переживаниями я постоянно забывал, что где-то рядом темный эльф упорно ищет убийцу Владыки, и, судя по выражению лица Мельхиора, дело пока не спешило заходить в тупик.

В общем-то, закономерно, что постоянные мысли о черноволосой светлой привели к тому, что она мне приснилась. И сложно было удивляться крайне непристойному характеру сна, от которого я очнулся среди ночи в крайне взмыленном и, пожалуй, жалком состоянии. Растерянность и липкий сладкий дурман сменились жгучей злостью, и чтобы не потерять под влиянием эмоций контроль над стихией, я сначала загнал себя в ледяной душ, а потом до рассвета сгонял семь потов в тренировочном зале, под который стражи приспособили бывший зал приемов.

Стало совершенно ясно, что дольше так продолжаться не может, пришла пора прекратить собственную агонию. Одно утешало: сегодня вечером должен был прибыть эль Алтор и забрать внука, значит, видеть Тилль так часто я перестану. А перестану видеть — глядишь, и вовсе выкину из головы. Так что появления менталиста я ждал с надеждой, которую старательно прятал от мальчишки. Я, конечно, тот еще психолог, но если Инталор примет эту надежду за радость избавления от его общества, вряд ли это пойдет ему на пользу и вряд ли это его обрадует.

Помимо непосредственно заинтересованных лиц, желающих посмотреть на работу портала набралось еще с десяток, погода не способствовала прогулкам: близился шторм, воздух пах электричеством, а с моря дул пронизывающий и обжигающе-ледяной, особенно на фоне недавней жары, ветер. Мы стояли вблизи портальной арки, а портальщики, зло поглядывая на собирающиеся тучи, спешно что-то перенастраивали, пытаясь обезопасить рискованный в таких погодных условиях переход. Ожидание затягивалось, любопытствующие в конце концов сдались перед дыханием непогоды и разошлись по домам.

Мне в коконе защитных чар и Инталору, которого я держал за руку, удары холода не были страшны, а вот стоявшая передо мной и чуть сбоку Тилль зябко ежилась, обхватив себя за плечи, и тревожно косилась на небо.

Чары можно растянуть и на нее, даже не прикасаясь. Сложно и затратно, но для моего резерва совсем не критично. Можно ограничиться простым прикосновением к руке, как я согревал Инталора. Но очень остро захотелось пойти на поводу у собственных желаний и воспользоваться возникшим поводом, поэтому я обхватил ее за талию, привлекая к себе. Прижал — да, излишне крепко, но слишком хотелось вновь почувствовать ее близость наяву. Целительница вздрогнула, напряглась, вцепилась обеими руками в мое предплечье — и замерла как пойманная мышь.

— Что ты делаешь?! — тихо прошипела она. — Пусти!

— Ты замерзла, я тебя грею, — так же тихо ответил ей на ухо, пытаясь взять себя в руки. Стоило дать слабину — и сразу захотелось большего. Не просто прижать, но скользнуть ладонью или вверх, к груди, или вниз, к бедрам. Зарыться лицом в волосы, от которых одуряюще пахло какими-то травами. Поймать губами так заманчиво выглядывающий между прядями волос заостренный кончик ушка, сейчас отчетливо алеющего. Последнее, впрочем, было вполне объяснимо: не почувствовать моей реакции на собственную близость она в таком положении не могла. Поэтому, наверное, и шипела так возмущенно:

— Инталора ты греешь почему-то совсем не так!

— Тебе не кажется, что, если бы я вот так прижимал мальчишку, это отдавало бы неким извращением? — не удержался я от смешка.

И вдруг отчетливо понял, что не хочу бороться с собой и с этим влечением. Зачем? Во имя чего? Во имя верности Светлому Лесу? Да триста раз далась ему моя личная жизнь на чужбине! В погоне за эфемерными идеалами и подходящей партией? Так с формальной точки зрения более высокородную светлую найти попросту невозможно. Эмоции же… Да, наверное, я должен был испытывать к Тилль неприязнь и презрение, как к врагу, но — не мог. Мне стало наплевать, что тридцать лет она находилась по другую сторону линии фронта, а на то, во что она одета и как разговаривает, я тем более уже не обращал внимания.

Нет, не так. Все это уже казалось мне забавным. Узкие босые стопы, потрепанный подол платья, эти ее дурацкие папиросы…

И это не говоря о желании, пламенем вспыхнувшем в крови, стоило только коснуться.

Наверное, глупо терзаться неудовлетворенностью, даже не попытавшись что-то с ней сделать?

— Я постоянно о тебе думаю, — почти беззвучно выдохнул в самое ухо, и — готов поклясться — она услышала. — Чувствую вкус твоих губ и твой запах на своей коже. Какое-то безумие, наваждение. Может, в этом и состоит кара богов, как ты считаешь? Сходить с ума от желания к женщине, к которой следовало бы испытывать в лучшем случае неприязнь?

— Пусти! — едва слышно проговорила она, продолжая обеими руками цепляться за мою руку и не пытаясь освободиться. — Я вообще-то пыталась тебя убить! Я в тебя стреляла, и ты должен был умереть!

— Где и когда? — уточнил, не шевелясь и не думая ее выпустить.

— В Чернотравье, на болотах. Вы тогда…

— Холодно было. Начало осени, а уже лежал снег, — пробормотал я и, не удержавшись, все-таки прижался щекой к ее макушке, от наслаждения прикрыв глаза. — Странное ощущение. Кожа горит, а в груди будто засел кусок льда. Ты… меткая, хорошо попала. Точно в сердце. Целитель диву давался, что я выжил. А мне… просто не хотелось становиться частью болота. Серебристые дубы на болотах не живут. Глупо, да? Хочешь, попрошу прислать твою пулю? Я ее хорошо помню, она почти не пострадала… осталась в доме рода, в ларце, с остальными семью. У вас очень хорошие снайперы.