Кость от костей - Генри Кристина

Уильям рассмеялся. Сэм поразилась, как он мог смеяться и нормально говорить; он словно не сделал ничего плохого. Тогда она впервые поняла, как хорошо Уильям умеет лгать; он мог обмануть кого угодно, его лицо могло выражать одно, а думал он совсем о другом.

– Да, мои глаза ей не достались, – ответил он. – Моя чудесная кареглазая девочка.

– Как в песне[2], – с восторгом проговорила девушка. – А у меня тоже скоро будет маленькая девочка. Надеюсь, она будет похожа на тебя!

Сэм почувствовала, как напряглись мышцы Уильяма, ощутила безмолвное предостережение и ничего не сказала, лишь коротко улыбнулась в ответ. Саманта надеялась, улыбка сообщит девушке: что-то не так, она поймет, что нормальные люди так не улыбаются, но Уильям снова солгал, и девушка ничего не заподозрила.

– Она у меня очень стеснительная, – объяснил он, – и не любит говорить с незнакомыми.

– Так это же хорошо, да, красавица? В мире так много ужасных людей.

«Да, да, вот он, ужасный человек, прямо перед тобой, ты сейчас с ним разговариваешь! Пожалуйста, помоги мне, помоги мне спастись».

Тут из туалета вышел юноша, и девушка присоединилась к нему.

– Хорошей дороги! – сказала она, и пара вышла с заправки.

Уильям взял туристический проспект и принялся заинтересованно его разглядывать.

– А ты молодец, Саманта. Все сделала, как я сказал. Моя хорошая девочка.

«Я не твоя, не твоя девочка, я хочу домой, хочу домой прямо сейчас!»

Сэм услышала снаружи рев мотора. Люди, которые могли ее спасти, уехали.

Уильям вынес ее на руках, посмотрел налево, направо, огляделся и убедился, что на заправке никого нет. Потом обошел машину кругом и, продолжая крепко держать Сэм, опустил другой рукой борт кузова.

В кузове стоял продолговатый деревянный сундук – в таких раньше перевозили багаж. На нем висел медный замок. Уильям открыл его ключом. Внутри сундук был выстелен одеялом, сверху лежала подушка и еще одно одеяло. Это напоминало гнездо.

Уильям снова посмотрел вправо и влево, и не успела Сэм понять, что происходит, как он закинул ее в ящик и закрыл крышку.

– Нет! – выкрикнула она и забарабанила в стенки сундука. Внутри было темно и тесно, очень тесно; нечем дышать. Ей казалось, она там умрет. – Выпусти меня! Выпусти, выпусти!

Щелкнул замок, и совсем рядом очень отчетливо послышался голос Уильяма:

– Прекрати кричать. В стенке просверлены три отверстия; ты сможешь дышать. Я сейчас говорю через них. На заправке ты вела себя хорошо, но сейчас мы поедем в магазин купить тебе одежду и другие вещи, и я не могу рисковать. Ты не должна пытаться сбежать от меня. Посидишь в ящике, пока я не закончу, а потом я тебя выпущу и снова посажу на переднее сиденье.

– Нет, – всхлипнула Сэм. – Выпусти меня. Выпусти. Я буду вести себя хорошо.

– Я знаю, – ответил Уильям. – Теперь ты всегда будешь вести себя хорошо.

Глава шестнадцатая

Мэтти, вздрогнув, проснулась и с бешено бьющимся сердцем села на диване. Она совсем забыла про сундук. Она обо всем забыла.

Он вез меня в том самом сундуке, который сейчас стоит у изножья кровати. Запер меня там, как дурную собаку в клетке, и оставил сидеть.

Огонь в очаге погас, но угли еще тлели. В столовой снова стало холодно, и Мэтти медленно встала с дивана подбросить дров. Усилился сквозняк, проникавший в разбитое окно, и она заметила, что нижняя часть покрывала отошла от рамы и хлопала, развеваясь на ветру. На улице рассвело.

На негнущихся ногах Мэтти подошла к столу, где стоял кувшин, и налила себе воды. В кувшине плавали куски льда, пить было больно, но она все равно пила. Вспомнив все, что с ней произошло, она чувствовала себя ужасно.

Как он мог так поступить со мной? Как я могла все забыть?

Она взглянула в сторону спальни. Через открытую дверь увидела горы одеял и два недвижимых холмика под ними. Си Пи и Джен еще спали.

«Сегодня мы уйдем, – подумала Мэтти. – И мне все равно, если будет трудно, все равно, если они станут возражать. Я должна спуститься с этой горы и оставить монстров позади».

Несмотря на холод и страх, она чувствовала себя лучше, чем накануне. Горло меньше саднило, боль и ломота в теле притупились и уже не давали о себе знать каждую секунду. Еда и сон оказались чудодейственными.

Вот почему Уильям вечно морил тебя голодом и изнурял, хотя ты и так уставала. Без еды и сна ты не могла думать и не сумела бы дать ему отпор.

Еды в хижине не осталось. Интересно, заперт ли сарай или Уильям забыл его закрыть, как она вчера предполагала?

И безопасно ли выходить из хижины?

Ночью ничто не тревожило ее сон; она не слышала ни звука. После криков, рева и выстрелов из винтовки Уильяма наступила полная тишина. Мэтти надеялась, что и ее муж, и зверь ушли.

«Если бы у нас была фора», – подумала она. Даже зверю надо иногда спать, а если им повезло, он утащил Уильяма.

Воспоминание, пришедшее к ней во сне, вызвало сильную и жгучую надежду, что зверь разорвал Уильяма на кусочки.

Мэтти надела пальто и ботинки и подошла к двери. Прижалась к ней ухом, прислушалась, не сидит ли за дверью Уильям. Даже если тот намеренно пытался сидеть тихо, он не мог не издавать звуков; женщина должна была услышать хотя бы шорох его куртки о дерево.

На миг ей почудилось, что она услышала его дыхание и биение его сердца…

(Оно бьется как сердце, которое зверь подбросил им вчера; когда я к нему прикоснулась, оно было еще теплым, и я никогда, никогда никому об этом не расскажу.)

…но потом поняла, что это бьется ее собственное сердце. А за дверью никого не было. Да и не могло быть. Будь Уильям там, он колотил бы в дверь и требовал, чтобы Мэтти ему открыла и приготовила завтрак.

У нее заурчало в животе. Мэтти привыкла подолгу быть без еды, привыкла ждать Уильяма – он решал, что́ они будут есть, и определял размер ее порции. Но бутерброд, который она съела накануне – поджаренный, с маслом, – пробудил в ней невиданный дотоле голод. Мэтти уснула сытой – этого не случалось с тех пор, как Уильям привез ее сюда. И ей снова захотелось ощутить эту сытость, почувствовать, что она съела сколько хотела и больше не голодна.

– Собралась на улицу? – раздался голос Си Пи.

Мэтти вздрогнула. Она не слышала, как парень встал. Слишком усердно прислушивалась к звукам на крыльце, отвлеклась, замечталась, хотя Уильям всегда говорил ей, что так делать нельзя.

Но он больше не может тебе указывать. Ты не принадлежишь ему и никогда не принадлежала.

Си Пи стоял на пороге спальни в брюках, рубашке и носках. Черные волосы взъерошились после сна; он зевал.

– Хотела сходить в сарай, – ответила Мэтти. Она обрадовалась, что ее голос звучал нормально. В нем осталась лишь капля напряжения, и говорить было не больно – точнее, все еще больно, но не так, как вчера. – В доме нет еды.

– Думаешь, можно выходить? Не хочу показаться грубым, но я сейчас взорвусь.

Мэтти склонила набок голову и растерянно на него посмотрела. Почему это он взорвется?

– В туалет надо, – пояснил он.

– О! – Мэтти покраснела. – Да, конечно. Туалет за домом.

– Да мы видели, – ответил он. – Мы с Гриффином. Невероятно, что ты жила здесь двенадцать лет без нормального унитаза.

Мэтти хотела сказать, что уличный туалет был далеко не худшим унижением, которое она здесь терпела, но решила, что не стоит. Си Пи еще толком не проснулся. Она не знала, поймет ли он.

– Возьму куртку и ружье, – сказал он. – Потом можем выйти, взять еду из сарая, а я… э-э-э…

– Да, – поспешно ответила Мэтти и повернулась, чтобы надеть пальто и ботинки.

Через минуту Си Пи вышел из спальни, одетый по-зимнему. В руках у него была винтовка. Перед выходом он проверил патроны.