Евгения Кострова - Лазурное море - изумрудная луна (СИ)

— Что такое? — неожиданно остановившись, вопросил Анаиэль, изучая ее открытый и блестящий от влаги слез взор.

Иветта моргнула, потирая рукой глаза, и видения исчезли, оставляя после себя кружевные завихрения золотисто-яшмового света. Растворились сладкие потоки розовых ручьев, бегущих по парапетам, украшенных восточной резьбой и охотничьими миниатюрами, унеслись в сизой и благоуханной дымке чудесные звери, вернувшись в далекие леса и пустынные юдоли. Темные, как полные луны, глаза сов и ястребиный крик погубила сила шафраново-аметистовых лучей, кистями облекая ясные образы в невидимые, незримые даже для ее глаз фантомы. По раскидистым высоким агатово-черным скалам у горных хребтов вздымались полярные волки, поднимаясь на вершину под покровом лунной зари, освещающих их путь, в тихих рощах проскальзывал горностай, утопая в чистых снегах, что были белее соли, и родники неслись алмазной бурлящей тонкою рекой вдоль ночных аллей дремучих дубрав, где белесые и сильные корни сплетались обручами, вздымаясь над землей природной тропою. Стая голубей пронеслась над ее головой, и девушка подняла взгляд наверх, влекомая их скорым и свободным полетом в вышину, и их размытые тени падали на лицо. В ее глазах отражались их белые крылья и перья, что опадали, будто снег на плечи и руки, в ушах звучала мелодия студеных облаков. Она почувствовала, как руки на плечах, что удерживали ее, сжались сильнее, и Иветта смогла очнуться от зачарованного сна, проникшего в реальность. Она посмотрела на мужчину, что неотрывно следил за ее глазами, и в выражении его лица она смогла ощутить болезненность, скорбь. Его же глаза были полны затаенного восхищения и торжества, откровенность и прямота голубого взора смущали и будоражили чувства. И Иветта глубоко втянула в себя морозный воздух, что рассекали острые крылья соколов, боясь пошевелиться в стальных руках человека.

— Удивительно, — выдохнул он, оставаясь совершенно невозмутимым, всматриваясь в глубину ее изумрудных глаз так, словно все еще надеялся разглядеть увядающие, как цветы и тающие, как лед видения. — В отражении твоих очей я вижу, что не способен увидеть своим слабым зрением смертного. Это твой дар, ниспосланный с высот небесных чертогов?

Он грустно улыбнулся краешками своих губ, и Иветта удивленно подумала, насколько нежными стали резкие черты его красивого лица.

— Хотел бы я иметь такую силу вместо той, что обладаю, — произнес Анаиэль, продолжая спускаться по лестнице, и свет, стелящийся на его волосы ониксовым градом, создавал иллюзию опадающей осенней листвы, сверкающей на заплетенных длинных прядях. И казалось, что за ним плывет златая царская мантия, и причудливые образы, вышитые драгоценными нитями, сходили яшмовым потоком, как если бы зимнее солнце рекою протекало на землю. То были цветы олеандра, и острые чаши бутонов белых лилий, сизо-фиалковые лепестки глицинии, расцветающие на покрове белейшего снега. И кремовые снега таяли под его шагом, под его добрым взглядом, тихим, как бесцветный взор совы, всматривающейся черными очами в глубокое озеро в свете полной луны. Запах солнца, холод ветра и взгляд белого оленя, чьи золотые копыта утопали в снегах — все имело имя, свой неповторимый и волшебный язык. Она не могла произнести вслух имен тех созданий, что видела в своих снах, не могла говорить на их безмолвном, но звучном в отдалении бесконечного времени языке, которым перешептывались чарующие существа, не способна воспроизвести песни, что слышала за гранью. Иветта не ответила, ненавидя себя за слабость. Тело все еще ныло и помнило боль от кинжальных зубов, пронзивших плоть ядом, а воспоминания от кровавых видений приводили в оцепенение.

— Сомневаюсь, — тихо прошептала девушка, и вздох ее был не громче падения пера на водную гладь, дуновения ветра, окружающего в вихре оловянных облаков лепестки пиона и шафрана. Она не произносила слов вслух, но была уверена, что человек услышал ее, прочитал по губам. Иветта боялась говорить, начни она даже вымышленный рассказ о своей жизни. Дворянин, воспитанный лучшими учителями Империи, мог знать многие наречия, даже древние восточные диалекты, а если он долгое время путешествовал среди пустынь, то повстречались на его пути многие народы и племена, и он с легкостью мог распознать косноязычную речь иноземца от наречия единокровно рожденного на земле песков. Даже сейчас дрожь от неизвестного будущего, вскрывала вены на запястьях, отсекала кожу от плоти, и в этот миг Иветта жалела, что не могла видеть грядущее по собственному желанию, взывать к внутренней силе при помощи воли и сознания, как это делали иные толкователи. Картины и видения всегда приходили нежданными и злосчастными призраками, порой пугающими и зловещими, и лишь в редких случаях, ей удавалось насладиться красивыми иллюзиями, что освещали ауру, исходящую от человека, в глаза которого она заглянула на краткое, ускользающее от памяти мгновение. И просыпаясь на грязной земле или заполненных людьми и торговцами площадях, не могла вспомнить, в чьих глазах разглядела мановение будущего, в чьи бесконечные пейзажи проваливалась.

Ее голову покрыла темнота, когда они вступили в длинный коридор, что освещал полог ночного неба, и сияние звездного пути отражалось в больших, чарующих как нефритовые осколки моря глазах. Небо стало океаном, где вздымались прозрачные волны аметистово-фиолетовой воды, а звездные светила расцветали на черном покрывале, как бутоны златого молочая, нагой стремниной утекая вдоль северного сияния. Она не заметила, как прильнула щекой к гладкому и теплому подбородку мужчины, как сжались ее руки на его атласной одежде, когда они проходили под сводом из выстроившихся аллелей деревьев кипариса и раскосых корней сикоморы, а по стенам тянулись обрывы и кручи зимних просторов, овеваемых хладными, смертельными ветрами. Когда он делал шаг, то след неоновой лиловой полосой устилал стеклянный пол, по которому расходились виражи роз и змеиных лоз белых гортензий. Жар, пронизывающий тело от легкого соприкосновения с его кожей, привнесли покой в пылающую сомнением и страхом душу, и, закрывая глаза, она отдавалась ощущению его рук, удерживающих на весу слабое и неподвижное тело. Ноги безвольно болтались в воздухе, тогда как к рукам вернулась былая сила, и она цеплялась пальцами за ворот его великолепной туники.

Если ее подсчеты были верны, то вот уже четыре дня Иветта путешествовала вместе с дворянином и его преданным прислужником, пока древний белоснежный корабль бороздил среди золотых пустынных барханов, гонимый страшной бурей в далекие и неизведанные просторы. Плотный чертог густой тьмы завлекал голубое небо под свинцовым флером, и пейзаж сожженной раскаленным солнцем земли, плоскогорья, увитые малиново-красными туманами и возвышающиеся над ними горные иссушенные долины, оставался неизменным, как течение самого времени. Горячий воздух, опаляемый умирающей огненной звездою, был наполнен пылью, и горло прожигало от каждого вздоха. Пламенный жар заполнял ноздри, обжигая легкие, а глаза слепили прозрачные волны в небесах, сияющие винным топазом, окутываемые когтями настигающей индиговой грозы. Передвигаться она могла с огромным трудом, поэтому Анаиэль относил ее на руках на палубу, чтобы девушка не проводила все дни взаперти четырех мраморных стен, что были удушливой клеткой, в которой она медленно задыхалась без свежего воздуха. И когда девушку усаживали на мягкие бархатные подушки, выложенные вдоль ажурной спинки каменной скамьи из черного оникса, она немедленно устремляла взгляд на темное небо, преследующее их, как стая голодной саранчи. Она видела в переливах серебра и металла, лазурно-синие и фиолетово-красные вспышки молний, пронзающих в дикой и первозданной ярости серо-пепельные клубы туч. Она слышала рев черных барсов, терзающих голубые небеса агатовыми клыками и лай охотничьих псов с пепельной шерстью, что сопровождали жестоких всадников на темных жеребцах. И кони пили кровь и поглощали плоть, а копыта, что были темнее вулканического стекла, орошали землю белой солью, и природа мертвела под их смертоносным галопом. И неуправляемая жестокость обваливалась лавиной на ее сознание каждый раз, когда Иветта отводила взор, чтобы не пасть в воздушную чуму, водоворотом поглощающим душу. Даже тень, оставляемая грозовыми облаками, была не черной, а аметистово-красной, и злато песков, не могло потушить оттенок распустившихся бутонов мальвы, с чьих лепестков стекала не роса, а свежая кровь человеческих жертв. Ветер, доносившийся с востока, был пропитан гарью и порохом, холодом иного мира, и лишь закрывала она свои глаза, то видела полымя, охватывающее и сжигающее сам кислород, и отчаянные и пагубные видения, проносившиеся перед ее пророческим взором, убивали в ней последние крупицы бесстрашия. Их преследовало облако смерти, и ужасные фантомы таились за сгустками беспросветных туч. Мужчина всегда оставался подле нее, ни то из-за недоверия, ни то из-за внутреннего желания защитить, молчаливо наблюдая за небом. И возводя глаза вдаль к опустошенным землям, холодность и отверженность никогда не менялась в его серебристо-сапфировом взоре, когда он вглядывался в черные раскаты. Иветта хотела спросить, что же он чувствовал, всматриваясь в агатовые переливы, но никогда не могла набраться смелости. Порой они оба изучали друг друга со стороны, пока того не замечает другой. Иветта поднимала любопытствующий и тихий взгляд, когда мужчина закрывал свои глаза, непринужденно склоняя голову к подпертому кулаку. Сухой и горячий ветер развевал его мягкие волосы, и тонкие пряди скрывали за собой прямой и аккуратный нос, чувственные губы и темно-каштановый отлив длинных густых ресниц. Спокойствие и умиротворение пробуждались в сердце, когда она смотрела на его мирное и безмятежное лицо, и даже ветер, проносившийся вдоль песчаных дюн, воспевал неомраченную грустью и бедою, мелодию флейты. Так показывается обелиск солнца под густым смогом пасмурного неба в холодной стуже зимы, и узкие полосы янтаря алмазным сплетением осыпают укрытые ветви высоких деревьев, освещая полосой бледно-шафрановой заснеженную аллею в глубокой чаще леса. Браслеты на его сильных запястьях горели темным пламенем, и Иветта невольно подумала, что такие руки могли с легкостью сломать ее кости, сожми он их чуть сильнее, но как нежны были прикосновения рук к горячей коже, когда он со всей заботой и осторожностью врачевал ее раны. Когда она отводила свой взор, обеспокоенно глядя вдаль, он из-под приоткрытых ресниц наблюдал за передвижением облаков в грани ее серо-изумрудных глаз, всматриваясь в осколки сосновых лесов и травянисто-мшистых равнин. Пусть она молчит, пусть не желает заговаривать, пусть боится, но проникновенное удовольствие пронзало каждый вздох и каждый звук, когда она была рядом. Необъяснимое и таинственное чувство покоя покрывалом ложилось на его плечи, как заботливое объятие матери.