Дэниел Абрахам - Предательство среди зимы

От этих бессвязных мыслей что-то дрогнуло в уме поэта — будто внимание само собой передвинулось, или без его ведома выросла третья рука.

— Хватит! — резко произнес Семай.

Распорядитель и мастер замерли. Семай даже не сразу понял, что их смутило.

— Я не вам, — он жестом указал на Размягченного Камня, — а ему. Прикидывает, что нужно, чтобы начать лавину.

— Я упражнялся! — с неискренней обидой пробасил андат. — Это же понарошку!

Мастер покосился на склон с таким выражением лица, что Семай решил: наконец поток лживых благодарностей иссякнет. Он почувствовал укол злорадства и тут же заметил, что губы андата еле заметно растянулись. Только Семай и его предшественники поняли бы, что это улыбка.

Первый вечер праздника Идаан провела с молодым поэтом. Она рыдала и смеялась, принимала утешение и дарила ласки, пока они оба не заснули посреди разговора. Ночная свеча едва прогорела на четверть, когда в дверь постучал слуга. Семай встал и начал собираться на рудник. Идаан — теперь одна в постели — закуталась в простыни и испуганно смотрела на него, словно боялась, что он отошлет ее прочь. Пока Семай нашел чистую одежду, веки девушки снова опустились, дыхание стало медленным и глубоким. Он немного постоял, глядя на ее спящее лицо. Без краски, в сонном забытьи Идаан выглядела моложе. Полуоткрытые губы казались такими мягкими, будто недавно не впивались в него поцелуями, а кожа сияла, точно мед на солнце.

Вместо того чтобы снова нырнуть в постель и послать слугу за зелеными яблоками, выдержанным сыром и засахаренным миндалем, Семай надел сапоги и отправился выполнять свои обязанности.

Конь ступал тяжело, перед лицом поэта жужжали мухи. Тропа опять повернула от рудостока в сторону города.

Праздники продлятся до самой свадьбы Идаан и Адры Ваунёги. Между двумя радостными событиями — выбором наследника и союзом знатных родов — будут приготовления к последней церемонии старого хая. И, несмотря на все усилия Маати, к казни Оты. Учитывая, сколько еще предстоит ритуалов и церемоний, до зимы они с андатом вряд ли перетрудятся.

Лай шахтерских собак привел Семая в чувство. Он понял, что последние несколько поворотов дремал, и потер глаза буграми больших пальцев. Надо будет взять себя в руки, когда начнется настоящая работа. Впрочем, на четкой задаче легче сосредоточиться, чем на монотонной поездке. К счастью, сегодня Размягченный Камень ему не сопротивлялся. Если бы пришлось навязывать свою волю строптивому андату, из неприятного день стал бы ужасным.

У входа в шахту их приветствовали несколько горняков и мастеров. Семай спешился и неровным шагом добрел до широкого стола, отведенного для обсуждения. Ноги, спина и голова болели. Перед ним разложили рисунки и записи, но он никак не мог собраться: отвлекали то воспоминания про Идаан, то боль в теле, то буря в уме — андат.

— Мы хотели бы объединить эти два прохода, — распорядитель проводил пальцами линии по картам. Семай видел сотни подобных карт и легко разбирал пометки. Даже сегодня он без особого труда отождествлял их с отверстиями в реальной породе. — Жила, как видно, богаче всего здесь и вот здесь. Нас тревожит только…

— Меня тревожит, — вмешался мастер, — что на нас может рухнуть полгоры.

Ходы, которые, как соты, пронизывали всю гору, сплетались в целую сеть — не самую сложную сеть, но и не простую. Такое было возможно лишь в Мати, причем благодаря Семаю с андатом. В Западных землях и Гальте тоже добывали руду, однако по-своему: не желали платить хаю Мати за услуги.

Мастер высказал свои соображения: здесь ходы выдержат, здесь — нет. Распорядитель выразил свои пожелания: мол, здесь руда богаче. Решение оставалось за Семаем.

Слуги принесли говядину в медовом соусе и копченые колбаски с черным перцем, кисло-сладкую пасту из прошлогодних ягод и соленые лепешки. Семай ел, пил, смотрел на карты и рисунки, а сам постоянно вспоминал, как изгибались губы Идаан, как прижимались к нему ее бедра, как она плакала, но ничего не говорила. Он был бы готов многим пожертвовать, чтобы лучше понять ее печаль.

Семай подозревал, что дело не только в том, что она осознала смертность своего отца. Возможно, стоит поговорить с Маати. Он старше, у него больше опыта с женщинами. Семай покачал головой и заставил себя сосредоточиться. Прошло пол-ладони, прежде чем он нашел путь, который даст хороший результат и притом не обрушит весь рудник. Размягченный Камень, как обычно, не одобрил и не возразил.

Распорядитель принял позу благодарности и одобрения, а потом свернул карты и засунул в сумку. Мастер вытянул шею, шумно вдохнул, провожая бумаги взглядом, словно надеялся найти там еще один повод возразить, но в конце концов тоже изобразил одобрение. Они зажгли фонари и повернулись к черной ране в боку горы.

В шахте было прохладно и очень темно. В отличие от равнинных рудников горные даже в самых глубоких местах оставались сухими. От каменной пыли воздух загустел. Как Семай и думал, горняков пришло мало, и их редкие песни тонули в темноте вместе с лаем собак.

Поэт пробирался с остальными по лабиринту молча. Обычно он удерживал в уме всю карту, следил, по каким штольням идет. После второго неожиданного перекрестка он сдался и просто следовал за распорядителем.

Дойдя до места, выбранного Семаем, они в последний раз подошли к фонарям и достали карты. Гора над их головами казалась больше неба.

— Только не слишком размягчайте, — попросил мастер.

— Боги, да тут никакой нагрузки! — воскликнул распорядитель. — Кто нарассказывал тебе страшилок? Трусишь, как щенок, которого впервые взяли в забой!

Семай не обращал на них внимания. Он рассматривал камень над головой, словно пытался увидеть его насквозь. Требовалось сделать проход, по которому два человека могли бы пройти с расставленными руками. Отсюда вперед, потом уклон влево, потом — вверх. Семай представил себе, что сам проходит этот путь. От места, где он стоял, до поворота было столько же, сколько от беседки роз до библиотеки. Следующий, более короткий, отрезок казался не длиннее, чем путь из библиотеки в покои Маати. Семай настроился и направил бурю внутри себя на камень, медленно и осторожно убирая его с воображаемого пути. Размягченный Камень начал сопротивляться — не телом, которое хмуро смотрело на голую стену, а мыслью в их общем уме. Андат убегал, уворачивался и нападал, хоть и не так упорно, как мог бы. Семай достиг поворота и переместил внимание на короткий отрезок вверх.

Буря развернулась и прыгнула вперед, плеснула как пролитая вода, вырвалась из канала, мысленно заготовленного Семаем. Поэт скрипнул зубами от напряжения и начал загонять бурю обратно, пока каменные своды не обрушились. Андат снова налег на гору, пытаясь уронить ее прямо на людей. С виска Семая сбежал ручеек пота. Где-то вдалеке говорили распорядитель и мастер, но на них нельзя было отвлекаться. Безумцы, почему они ему мешают?! Семай остановился, вспомнил все идеи и грамматики, которые привязали андата изначально и удерживали несколько поколений. Совладав с бурей, поэт провел андата по всему пути, а потом медленно и осторожно вернул оба ума, свой и его, на место.