Донован Фрост - Храм ночи

Диго придирчиво проверил снаряжение и быстрым маршем повел отряд к замку Торкиля, не оборачиваясь, словно сзади его поджидало чудище из похмельного ночного кошмара.

Жрец проводил наемников отсутствующим взглядом. Для него не существовало более людских проблем. Плащ вздувался от темных вихрей, мысли стигийца блуждали во тьме, не доступной разумению смертных. Он лишь пробормотал вослед аргосцу:

«Иди, иди, навстречу своей странной судьбе».

Теперь жрец заторопился. Он принял трудное решение. Повернув в заросли, он углубился в лес, и вскоре лесная зелень поглотила этот комок мрака. Только обитатели чащи могли расслышать невнятные бормотания жреца, сбитого с толку открывшейся вдруг истиной:

«О, Сет! Если сроки свершаются и близок конец времен, почему я, ничтожный прах на сандалиях великих посвященных прошлого, должен встать на пути Темной Расы! Горе служителям тьмы, горе! Ехидные светлые боги умудрились столкнуть нас с Любимцами Бездны. Сет, молю тебя, пошли мне безумие! Неужели то, что некогда ушло, чтобы дать жизнь тебе, Стигии и нам, недостойным, должно вернуться и пожрать сей мир. Истинно сказано: то, что ушло в начале, возвратится в конце, искаженное и опасное. Сет, пусть я буду не прав!»

Так причитал стигиец, пока отряд наемников двигался к замку Торкиля, а аргосец гадал, что знаменует собой эта странная встреча. Путь у чернокнижника был неблизким. Он шел просить помощи у своего злейшего врага, Конана-киммерийца, ибо пред страшной разгадкой тайны Блистательных все политические соображения, равно, как и старая вражда, должны были отступить. Знаток древностей, пристально изучивший все черные скрижали, и беседовавший с духами разных времен, стигиец знал, знал почти наверняка: той силе, которую пробуждают Блистательные, нечего будет противопоставить в дряхлеющем мире. И торопился.

Армледер не ожидал, что принц Конн легко отпустит его, да еще на столь долгий срок — двадцать дней, «навестить родовое гнездо». Но капитан был настойчив и, в конце концов, получил просимое. И еще увесистый, весело звякнувший кожаный мешочек с жалованием, пару напутственных слов — и вскоре оказался за пределами немедийского укрепления. Дорога предстояла весьма и весьма неблизкая, кроме того, Армледер, как хороший командир, намеревался сделать изрядный крюк: следовало удостовериться, что оставленный десяток гвардейцев, обследовав захваченный лагерь Хвата, благополучно вернулись в пограничный лагерь на аквилонской стороне перевала.

С угрюмых лесистых rop, словно часовые, охранявшие рубежи двух королевств, дул донельзя промозглый ветер. Армледер с детских лет, проведенных в этих самых краях, знал, что местные жители называют такой вот утренний ветер «Дыханием Великанов».

Сейчас это «дыхание» норовило забраться под плащ, сорвать с головы капюшон, швырнуть в лицо пригоршню жухлой листвы или сухую ветку. Конь недовольно тряс головой и несколько раз без причины ржал. Однако капитан мало обращал внимания на превратности дороги — мысли его вертелись вокруг младшего брата. Во время битвы в урочище у Совиной Горы Армледер безошибочно определил воинов замковой стражи среди тех, кто в последнее мгновение пришел на помощь загнанному в безвыходное положение Хвату. Это само по себе наводило на неприятные мысли, прекрасно сочетаясь со всем услышанным Армледером на границе о «неуловимости» разбойничьей шайки. Нетрудно держать под ударом торговый тракт, действуя в дикой горной лесистой местности, вдали от крупных воинских гарнизонов как Аквилонии, так и Немедии, если иметь в качестве места отхода замок дружески настроенного аристократа, находящегося вне всяческих подозрений!

Фаворит принца Конна предъявил подорожную грамоту, подписанную лично бароном Оливеем, троим угрюмым немедийским лучникам, вдруг возникшим на тропе, и неторопливо поехал по перевалу.

Мысли его, весьма недобрые, вились вокруг Торкиля. Младший брат, полная противоположность Армледера, всю жизнь проторчавший в замковой библиотеке и провалявшийся под присмотром лекарей в постели, никогда не появлялся в столице, даже в то время, когда еще был жив отец. По этой причине блестящий гвардейский офицер практически не имел возможности поддерживать с Торкилем более или менее тесные отношения — служба не позволяла ему надолго отлучаться из Тарантии. Однако теперь, столкнувшись с грозной загадкой, Армледер стал припоминать странные слухи, доносившиеся из провинции. По долгу службы и по воле принца он частенько присутствовал на Военном Совете, на котором скучные, насквозь невоенные чиновники говорили о неких провинциальных дворянах, замеченных то в Бритунии, то в Зингаре, то в Аргоссе под фальшивыми личинами.

Эти аристократы, попавшие под бдительный взор стерегущих Корону легистов и дознавателей, занимались донельзя подозрительными переговорами с наемниками, известными преступниками, отставными военными чужеземных держав, после чего возвращались в королевство и кружились, словно стервятники над мертвым оленем, вокруг пеллийских земель. Одно время принц, наученный горьким опытом череды мятежей, подозревал местного представителя Золотого Льва — наместника в попытке затеять заговор.

Армледер сейчас точно не помнил, чем кончилось дело, однако наместника оставили в покое. Вызванные для выяснений в столицу, пограничные владетели вереницей проследовали по кабинетам и канцеляриям Тарантии, вселяя уныние в столичных франтов диковатыми манерами, грубой речью, старомодным оружием и напыщенными гербами. Где-то в подвалах пылились стопки пергаментных листов, что хранили глупейшие истории о «печальной любви к ветреной красотке», запутанных торговых отношениях, поединках и прочих «важных» обстоятельствах, подвигнувших дворян на указанные путешествия. Угрозы серьезного заговора усмотрено во всем этом не было, наместнику приказали держать ухо востро, на чем бумажная буря и улеглась.

Армледер намеревался явиться к младшему брату за разъяснениями, но чем дальше он размышлял о пеллийском затворнике, тем больше жалел, что не посвятил в цель своего визита в родовой замок хотя бы бдительного Троцеро. Какой-то тревожащей душу дымкой была подернута фигура Торкиля, и лицо гвардейца приобретало все более и более озабоченное выражение. Действительно — он-то привык считать брата ходячим гнездом всевозможных недугов, и для него как громом средь ясного неба прогремело известие, полученное от одного из немедийских офицеров.

Немедиец и Армледер перемолвились парой фраз во время учебного боя на деревянных мечах на дворе порубежного укрепления. Указанный офицер был весьма рад тому обстоятельству, что доставивший ему несколько приятных мгновений своим боевым искусством капитан-аквилонец оказался еще и отпрыском славного пеллийского рода. Полагая, что опять придется выслушивать восторженные словоизлияния о великом путешественнике, отце его Эйольве, гвардеец привычно поскучнел, но речь пошла совсем не о славе родителя. Беседа сильно насторожила Амледера. После осторожных расспросов выяснилось, что «больной и прикованный к постели», как явствовало из редких писем, Торкиль не раз посещал Немедию в компании младших отпрысков окрестных благородных родов, непременно участвуя в шумных попойках, веселых охотах и — подумать только, — турнирах!