Далия Трускиновская - Несусветный эскадрон

– Звали меня бить пруссаков, а я, дурак, отказался! Думал – они люди! А они?!. Пистолеты Сергею Петровичу отдал, дурак! – завопил Мач. – Вот уж точно – третий отцовский сын!

– Выпорю! Сама! – закричала и мать, не на шутку перепугавшись такого азарта. – Пруссаков бить! Да тебя же и убьют! Тоже вояка нашелся! Воевать с пруссаками собрался!

– Но ведь так всегда было: на войну брали из коней старшего, из сыновей младшего! – отвечал Мач, не на шутку раздухарившись. – Потому что у него еще невесты нет!

И вспомнил про Качу.

О том, как ведут себя солдаты с крестьянскими девицами, он уже догадывался.

Мать сперва удивилась тому, что шалый сынок внезапно замолчал, ахнул и покраснел. Потом же по-женски поняла, что было причиной.

– А узнать, как делишки у твоей невесты, не желаешь? – сердито осведомилась она.

Конечно же, сватов к Каче она не посылала и не собиралась, более того – надеялась присмотреть с годами парню более подходящую жену. И потому приготовилась сообщить ему новости даже с некоторым злорадством. Поскольку случилось то единственное, что могло оттолкнуть Мачатыня от Качи.

– Конечно, хочу! – воскликнул Мач и сразу же замотал головой – мол, не надо, молчи, ты же скажешь сейчас что-то скверное…

– Так вот, невестушка твоя жива и здорова, – весьма выразительно начала мать, как бы не замечая явного протеста сыночка. – Можно надеяться, что ей в жизни повезло.

– Где она? – догадываясь о горькой правде, перебил Мач.

– Искать ее не надо… пока, во всяком случае. Потом, Бог даст, сама придет… когда все ее счастье прахом пойдет…

– Она не виновата! – вскрикнул парень.

– Виновата, сынок, – тут мать наконец-то смягчилась. – Виновата. Все девушки спрятались, кто у родных в баронской усадьбе, кто в лесу, кто где. Она одна осталась. Стоило их главному ее поманить – она и побежала за ним! В корчме с ними, с пруссаками, веселилась! И ее уже в господской шали видели.

Мач повесил голову.

– И не смей ее искать! – совершенно некстати приказала ему мать. – Она теперь вообще никому в невесты не годится. Все ее позор видели.

Мач не понимал… не понимал!..

Ведь тогда, на дороге, она явственно дала ему понять – будет ждать, дождется, не откажет! Сколько же дней потребовалось, чтобы она предпочла другого? Сколько часов?..

– Пойду я… – негромко сказал он. – Теперь я и за Качу с ними рассчитаться должен.

– Да чего ж за нее рассчитываться? – искренне удивилась мать. – Знаешь, как говорится? Кто охотно танцует, тому охотно играют. Вот она и пожелала сплясать.

– Все равно пойду… Благослови – и пойду я, а то как бы Сергей Петрович без меня не уехал.

Посмотрела мать на сына, так изменившегося в считаные минуты, и перестала понимать, как же ей быть. Две недели назад она бы прикрикнула построже на своего непутевого – и никуда бы он не ушел. И кончились бы через годок-другой мальчишеские проказы, и в дом пришла бы молодая работящая невеста, но только не Кача, не Кача! Так мечталось этой латышской матери – и точно так же мечтается и русской, и польской, и даже цыганской матери, нарожавшей сыновей…

Но, посмотрев в запыленное лицо, она поразилась внезапной суровости черт. Мальчик стал мужчиной – и она не знала, что же теперь сказать мужчине, который собрался на войну и просит ее благословения.

Поэтому она, не мудрствуя лукаво, замахнулась для очередной оплеухи, как будто оплеухами можно было вернуть Мачатыня в его прежнее, мальчишеское состояние.

– А в хозяйстве кто останется? – крикнула она. – А дверь на хлев кто навесит? А деда кто хоронить будет? А братьев искать? Ты посмотри, что на дворе творится!

Мач и сам видел, что творится.

Но и оставаться тут он не мог.

Незачем было налаживать хозяйство и чинить хлев. Парень хлебнул свободы и не желал хозяйствовать, как прежде, в подневольном состоянии. А чтобы жить по-новому, следовало привести сюда не зловредных пруссаков, а настоящих французов, которые не попали в Курляндию по какому-то недоразумению.

Он резко повернулся и побежал прочь.

Мать постояла, постояла, да и заплакала.

А двое хвостатых приятелей кустами отправились догонять парня.

Обнаружил он их уже довольно далеко от дома. Кранцис, которому надоело соблюдать конспирацию, ткнул его снизу носом в левую ладонь, поскольку правая была занята – Мач тянул за повод бестолковую от старости клячу.

– Откуда же ты тут взялся? – удивился Мач. – А ну, живо домой!

Кранцис не отставал.

– Что, тоже воевать собрался?

Пес с тем же упрямством во взгляде, что и у хозяина, шел рядом.

– Ладно, – сказал Мач, – возьму тебя, хотя и некому будет двор стеречь… все-таки не в одиночку воевать иду…

Но когда он надумал-таки сесть в деревянное крестьянское седло, то несколько растерялся. Такого зрелища он еще не видывал.

На седле ехал еще один бравый вояка – Инцис. Видно, незаметно запрыгнул туда с плетня.

– Ты с ума сошел! – напустился на него Мач. – Собака – это я еще могу понять, но кто же едет на войну с котом?!.

Инцис молча щурился. На его мохнатой мордочке тоже была написана непреклонность.

– Черт с вами! – решил наконец Мач. – То-то Сергей Петрович посмеется… и Ешка… и Паризьена…

Он осторожно, чтобы не смахнуть наземь кота, сел в седло, и Инцис с удобствами устроился у него на ногах. Кранцис бежал следом.

Дорога была пустынна. Пруссаки временно куда-то ушли, а местные жители не решались высунуть носы со дворов. Но одна странная встреча на этой пустынной дороге у Мача все же произошла.

Навстречу ему из, казалось бы, непроходимых кустов вышел огромного роста кряжистый дед. Был он в чистом, низко подпоясанном сером кафтане, так что над узорным кушаком круглилось солидное брюшко. Голубовато-сивая, округло подстриженная борода веселого деда торчала во все стороны, а голову, невзирая на жару, покрывала лохматая ушанка, мастью схожая с бородой.

– Привет тебе, паренек! – обратился дед к Мачу. – Далеко ли паренек собрался?

– Отец послал коней привести, – соврал Мач, потому что крестьянские кони в военное время могли оказаться леший знает где, и проверить его слова деду было никак невозможно.

– А ты, паренек, из здешних?

– Из здешних, – нетерпеливо отвечал Мач.

– Красивые у вас места, – безмятежно сообщил ему дед. – Решил я, понимаешь ли, с места сняться да у вас тут расположиться. Где бы, как ты полагаешь, поудобнее можно раскинуться? Я приятное место ищу – чтобы рощица или лесок неподалеку, чтобы крепкий хозяйский хутор рядышком, где бы по вечерам девицы песни пели…