Иван Тропов - Шаг во тьму. Дилогия

Я выбрался из погреба, толкнул крышку. Тяжелая дверца из дубовых досок гулко ухнула, отрезав причитания суки. Словесные. Те, что ледяным ветром в висках сами стихли раньше. Ей хватило двух картинок, которых она не ждала и не желала.

Все‑таки есть хорошее в старых домах: на крышке был засов, и не какая‑то символическая защелка в гвоздь длиной, а кованый брус в локоть. С трудом вошел в тугие дужки. Ну, теперь‑то точно не выберется, даже если каким‑то чудом избавится от лески.

Вот и все…

После удара суки левая рука опять разболелась. И еще я вдруг почувствовал, как сильно здесь пахнет горелым жиром. И это не свиной жир, нет. Человеческий. Это я точно знаю… Гадкий запах, и словно оседает во рту. Я потянулся к карману, где фляжка, чтобы сделать глоточек и перебить мерзкий привкус, но фляжка была пуста.

На серебряной пластине под козлиной мордой лежал нож, до которого она не дотянулась. Я шагнул к алтарю, взял нож. От сотен горящих свечей поднимался теплый воздух, смрад горелого жира здесь был еще сильнее. Я ткнул кончиком ножа в фитиль крайней свечи, утопил нитку в лужице расплавившегося жира на вершинке свечи.

Стал гасить свечи одну за другой.

Козлиная морда взирала на меня с колонны, странно живая в свете свечей. Конечно же, игра света и полутеней. Будь она живой, морда, по крайней мере, была бы расстроенной. Неважно сегодня для вас обернулось, а, козлорогое? Но морда была спокойна и благодушна.

Хотя… Если подумать, с чего бы этому козлу выглядеть расстроенно? Это ведь хозяйка дома ему жертвы приносила, а не он ей прислуживал… Может быть, тот, кому поклонялась эта чертова сука, — он если и отвечал ей на жертвоприношения, то без всякой признательности, на одном холодном расчете. Баш на баш. Как хозяин к дойной корове… Но ведь с коровы, кроме кровавого молока, один раз можно поиметь и мяса.

Если так, то у козлины сегодня воистину сытный день. Сначала жизнь мальчишки, потом жизни двух слуг, а теперь еще и десерт — медленная смерть самой суки… Вот уж этим‑то блюдом тебе, образина, до сих пор не доводилось полакомиться, а?

Морда глядела на меня, и то ли игра теней была тому виной, то ли мое расшалившееся воображение — да только морда явно усмехалась. И не злобно, а почти по‑дружески. Как прощаются с приятелем, ожидая встретиться снова, если не завтра, то через пару дней. Мы с тобой, парнишка, встретились раз — и ты подарил мне волка и зажигал свечи на моем алтаре; встретились второй раз — и ты принес мне еще три жизни; и хоть теперь ты гасишь мои свечи, но я на тебя не в обиде — с нетерпением жду следующей встречи, которая обязательно будет…

Я тряхнул головой. К черту эти свечки, к черту эти глупости! Я отшвырнул кинжал и шагнул к изголовью алтаря. Присел перед полочкой в основании. Вытянул книгу и, даже не разглядывая ее — будет еще время, насмотрюсь! — развернулся и пошел прочь.

Но дошел только до первой колонны. Остановился над телом блондина.

Он так и лежал под колонной. Одна рука вывернулась, другая поджалась под грудь так, что живой человек не выдержал бы и минуты. Через всю голову застыли струйки крови из разбитого темени. Глаза открыты, но зрачков не видно, закатились. Одни белки.

Мертв. Я его так бил головой о камень, что любой человек бы…

Человек… Любой… Я хмыкнул. Слишком хорошо я помнил, как здесь вел себя простой волк, над которым поработала чертова сука.

Я присел, положил книгу на пол и взял его за руку. Пульса нет, рука уже холодная, будто с мороза. Но…

Я покосился на крышку погреба. Поглядел на тело блондина.

Жить нормальной человеческой жизнью он уже не будет, это ясно. Но ногти и волосы продолжают расти даже у трупов. А мышцы, если в нужном месте прижать контакты, будут сокращаться даже у отрубленной ноги или руки…

Я снова посмотрел на крышку погреба. Самой паучихе ее не открыть, конечно. Та кованая задвижка удержит внизу слона. Но это если он внизу…

Я вздохнул. Осторожно сунул книгу под мышку левой руки, а правой взялся за запястье блондина и потащил его к дверям.

После горелого смрада в подвале свежий воздух опьянял. Даже сырость и навязчивый привкус прелой листвы не портили этот воздух.

— Туда, — кивнул Шатун.

Он повернул чуть правее, я повернул вместе с ним. За нами шуршало по листве тело блондина. Я тащил его за одну руку, Шатун за другую. Тащить мог бы и один, но вдвоем все равно удобнее. Правильнее.

Над задним выходом тоже была лампа, ее зажгли, но света от нее было едва‑едва. Тускло синела в темноте стена конюшни. Раньше конюшня, теперь с одного бока гараж, где синеет новая краска, а с другого развалюха… Нам туда. Вдоль черного от времени кирпича, едва выступающего из темноты, к дальнему углу.

А Шатун‑то на меня все еще дуется. С таким же успехом дать ему пистолет мог бы Виктор. Или Гош. Но дал я, и дуется он на меня…

— Борь…

— Да ладно, — отмахнулся он. — Я все понимаю. Это я сам чего‑то… Просто в первый раз… А главное, не думал, что она так легко…

Бухнул выстрел. Совсем рядом, за углом конюшни.

— Сюда тащите, — позвал Гош.

Мы свернули за угол, продрались между голых кустов.

Та полянка. Я здесь уже был. Дождь отяжелил опавшую листву, холмики выступили отчетливее. А с краю, на конце раскручивающейся спирали, в земле была еще черная дыра. Из нее торчали густо поросшие волосом руки кавказца. Мала ямка для него оказалась…

Над ним стоял Гош с дробовиком в руках. Рядом Виктор. Его правая рука белела в темноте, — пока я разбирался с сукой, Гош успел сделать ему перевязку, и вполне профессионально.

— Так вот чего он тут ходил, — пробормотал Шатун. — Копал яму…

Виктор кивнул:

— Для мальчишки. — Дернул головой в сторону — у стены конюшни стояла лопата. Рядом лежало испачканное в крови тельце.

Кожа белая‑белая, до синевы. И весь он скукоженный, ссохшийся, плоть натянулась на кости затвердев. Руки, ноги — словно от гипсовой статуи. Ни кровинки.

Виктор шагнул ко мне и выхватил книгу.

— Эй!

— Не блажи, Храмовник…

На меня он уже не смотрел. От света здесь было одно название, но он все же пытался что‑то рассмотреть, ласкал пальцами резной переплет, будто надеялся хоть так разобрать, насколько же он «живой». У них со Стариком это общая любовь, копаться в сучьих книгах.

Гош тронул меня за плечо. Кивнул на тело блондина, потом на яму.

Стараясь не смотреть на то, что осталось от головы кавказца после выстрела дробью в упор, мы с Шатуном протащили тело блондина через яму, пока он не оказался на кавказце. Сказать, чтобы он упал в яму, — нет: ямку копали на куда меньшие размеры, и всего на одно тело.