Иван Тропов - Шаг во тьму. Дилогия

— Ты, ты… — невозмутимо говорил Виктор, спокойно, размеренно. — Вот и она тоже думала, что ты. А теперь подумай, что было бы, если бы она на тебя с револьвером не переключилась? Она меня по стенке чуть не размазала, и это еще здесь, на подходах… — Виктор поглядел на меня.

— Холостые… — сквозь зубы шипел Шатун.

— Холостые, холостые… — пробормотал Виктор. Прищурился, вглядываясь в меня. — Храм Храмыч, У тебя щека обожжена, что ли? — Виктор снова поглядел на Шатуна. — Значит, в упор стрелял… Учти, холостые патроны еще никого не убивали. А вот если бы ты знал, что они холостые… И она знала бы, что это холостые… Если бы она заставила тебя не стрелять, а кулаком Храмовника? В затылок? А?

Я поежился. Шатун и так‑то меня выше, и в кости шире, и тяжелее килограммов на сорок. А эта сука заставила бы все его мышцы напрячься так, как он сам никогда не смог бы их напрячь, даже если бы очень захотел. И звезданул бы он мне своим кулачищем в затылок…

— А еще лучше рукоятью, чтобы с гарантией, — заметил Виктор.

— Но вы же меня вслепую! Использовали!.. Будто я не с вами шел, а…

— Не ори, Шатун. Да, использовали. Надо было, и использовали! И вслепую, да! Потому что мы здесь не в бирюльки играем. А на войне как на войне. Тут все средства хороши… Какой бы толк был от твоего пистолета, если бы ты знал, что патроны холостые? Да она бы поняла это в первую же секунду, как взяла тебя под контроль!

— Нет! Я бы…

— Ой, не надо! — поморщился Виктор. — Ты… Ничего бы ты не смог. И я бы не смог. И он! — Он ткнул в Гоша. — И он! — В меня. — Не думать о белой обезьяне не так‑то просто, когда на нее все ставки, а на кону твоя жизнь…

Шатун раздраженно выдохнул, но Виктор невозмутимо продолжал:

— А заодно запомнишь, что значит идти с оружием против них.

— Старик и так мне все объяснил!

— Объяснил‑то объяснил… Только наверняка ты думал, что это не про тебя. Что это для прочих, для слабаков. А вот ты‑то, если б уж крайний случай, ты бы смог противостоять ее воле. Пошел бы с оружием и хлопнул бы ее раньше, чем она тебя заставит сунуть ствол себе в рот и на курок нажать. Скажешь нет? Не было у тебя такой мыслишки?

— Нет, — сказал Шатун. Мотнул головой для убедительности, но на скулах опять проступил румянец.

Виктор лишь хмыкнул.

— Вот‑вот. Именно так ты и думал. Так что заодно и урок тебе будет.

— Но я…

— Всех так использовали, — осторожно вставил я.

Виктор, наверно, уже почти не помнит, каково это. Его по жесткой схеме пользовали, когда меня с ними еще не было. А вот я‑то помню. В последний раз такой трюк делали именно со мной. Хотя кажется, что было это не два года назад, а в другой жизни…

Но я еще очень хорошо помню, каково это. И черт его знает, что больнее: знать, что какая‑то сука может загнать тебя в дальний угол в своем собственном теле, оставив лишь наблюдать, как твоя собственная рука наводит пистолет на твоего друга, или вдруг сообразить, что те, кому ты верил, кого считал братом по оружию, тихо хмыкали за твоей спиной, пока ты пунцовел от гордости, что тебе поверили самую важную роль…

Шатун удивленно развернулся ко мне:

— Всех?..

Я кивнул.

— Меня‑то уж точно.

— Все через это проходят, — сказал Виктор. — Не всегда в первую охоту, правда… Но тут уж другого выхода не было. И так‑то по самому краешку прошли. Считай, это твое боевое крещение было…

Виктор вдруг нахмурился. Шатун издал какой‑то невнятный звук. Гош вскинулся.

Я тоже почувствовал.

Виски стянуло холодком, а в голове стало тяжелее. Мысли словно застревали в чем‑то густом и вязком…

— Она жива! — воскликнул Шатун.

Через миг удивление на его лице сменилось яростью. Кулаки сжались так, что в правом жалостно скрипнули друг о дружку патроны, с хрустом лопнула тонкая «снежинка». Он швырнул остатки о стенку.

— Все еще жива, сука…

— Но не опасна, — сказал Виктор спокойно. Усмехнулся: — Расслабься, Шатун. Все нормально.

Я отлип от стены и поднялся.

— Сейчас доделаем, — сказал я и пошел к лестнице.

Странно. Всего несколько минут назад я казался себе бессильным стариком, а теперь чувствовал себя так, будто проспал часов двенадцать: свежим, бодрым и. внимательным. Даже обожженная щека не так уж болит. Наверное, потому что освободился от того трусливого шепотка, не оставлявшего меня ни на минуту. В этом все дело.

Шатун нагнулся за дробовиком, разжал кулак кавказца — мертвая рука все еще стискивала пару красных цилиндров. Зарядил их в ружье, передернул затвор.

— Я с тобой.

— Закатай губу, желторотик, — посоветовал Виктор.

Шатун удивленно обернулся к нему.

— Это его сука, — сказал Виктор. — Он ее нашел, ему и убивать.

— Но…

— Потом поймешь, — сказал Гош.

Я едва слышал их — уже спустился по лестнице. Снова перед дверью в подвал, в тени и красноватый свет свечей…

На этот раз я вошел не спеша. Прикрыл дверь за собой. Сейчас мне нужна тишина. Тишина и сосредоточенность.

Холодок в голове был уже не просто густой смолой, отяжелявшей мысли. Теперь этот холодок обретал форму. Из него вылеплялись ледяные щупальца.

Еще не выйдя к алтарю, я увидел ее сквозь колонны.

Она уже не валялась, словно тряпичная кукла. Она стояла на четвереньках возле алтаря и мотала головой, будто собака, вытряхивающая воду из ушей, — только очень медленно. Вдруг вздрогнула всем телом, почти уткнувшись лбом в пол. С шумом втянула воздух, и ее снова скрутило…

Удар не прошел для нее даром. Ее мутило, и мутило тяжело.

Она подняла голову. Очень медленно, но уже не так бесцельно, как мотала головой, не зная, куда деваться от боли и тошноты.

Левый глаз заплыл — вся щека вспухла сине‑багряным, но правый уставился на меня. Ледяные щупальца у меня в голове обрели силу и уверенность.

Я улыбнулся.

Отбить эту атаку было совсем нетрудно. Сейчас ей не то что с чужими мыслями управиться, ей бы свои собрать.

— Уйди, — прохрипела она.

— Когда‑то приходится отвечать. За все, что делаешь.

— Не подходи…

Я медленно шел к ней. Наконец‑то не крался, не бежал, не спешил. Шел так, как удобно мне. Подошвы постукивали по каменному полу, в гулкой тишине подвала звук долго не умирал. Прыгал между каменными колоннами, сводчатым потолком и полом, превращаясь в неразборчивый шорох, словно шум далекого прибоя. Вымывая из меня страх перед этой тварью.

Страх, поселившийся в тот день, когда я крался по этому же подвалу, крался едва ступая, затаив дыхание и боясь лишний раз вдохнуть, с ужасом прислушиваясь к эху своих шагов, похожему на стук когтей за спиной…