Константин Соловьев - Геносказка

— Как ты себя чувствуешь, милый Гензель?

Тон вопроса был заботливым, но от этой заботливости веяло чем-то нарочитым, искусственным. Так спрашивают у нелюбимого заболевшего домашнего питомца, а не у человека.

Прежде чем ответить, Гензель мысленно измерил расстояние и не удержался от короткого вздоха разочарования. Геноведьма, словно в насмешку, стояла на палец дальше того места, до которого он смог бы дотянуться сквозь костяные прутья решетки. Скорее всего, это тоже не было случайностью.

— Отлично. — Он ухмыльнулся, чтобы она увидела весь комплект его жутких зубов. — Большое спасибо за гостеприимство, госпожа. Мне здесь очень нравится.

Его зубы не произвели на нее сильного впечатления. Наверно, геноведьмы на своем веку видят и что-то более страшное, чем зубы щенка вроде него.

Держась на прежнем расстоянии, геноведьма с укором сказала:

— Ты уже несколько дней не ешь. Это очень плохо для твоего здоровья. Организм в твоем возрасте должен получать все необходимое для роста. Отказываясь от пищи, ты делаешь ему плохо. Кроме того, твое здоровье изначально оставляло желать много лучшего… — Геноведьма стала загибать тонкие пальцы с ровными полумесяцами жемчужных ногтей: — Очень слабая сосудистая система. Дефект правого сердечного клапана. Неудачное строение некоторых хрящей. Предрасположенность к диабету. Врожденная астма. Ну а генетически твоя картина выглядит совсем скверно. Оксалатная нефропатия, ихтиоз, синдром Рефсума… Твои семнадцать процентов сделали тебя наглядным пособием по всем возможным генетическим отклонениям, мой мальчик.

Гензель сплюнул на пол, и плевок звучно хлюпнул возле ноги геноведьмы.

— Если я вам не нравлюсь, возьмите себе другого.

— Нравишься или нет, не тот вопрос, который стоит обсуждать. Видишь ли, у меня нет возможности выбирать. Дети очень редко заходят в Железный лес, так что даже такое испорченное тело, как твое, представляет для меня настоящее богатство. У тебя множество видоизмененных клеток и даже органов, но все-таки ты на значительную часть человек, а значит, уже мне подходишь. Ну а твои пороки… Знаешь, почти все, что испорчено, может быть исправлено. Почти все.

— Только не гены.

— И гены в том числе. Гены — всего лишь тонкая материя наших тел, книги, на чьих страницах из химических веществ написана наша суть. Книги можно переписывать, Гензель. А я — как раз то самое перо, которое для этого годится.

Она не была похожа на перо. Она скорее походила на острый хирургический ланцет, стерилизованный, блестящий металлом, почти невесомый. Гензель наконец понял, что его пугало в обществе геноведьмы. Она была именно таким ланцетом, который подготовили для операции, но до поры до времени оставили спрятанным под стерильной тряпицей. Ее внешняя чистота была чистотой хирургического инструмента, который хладнокровно умывается чужой кровью, но через час вновь фальшиво блестит полированным металлом, точно никогда и не пачкался.

— Я исправлю некоторые твои пороки, — промурлыкала геноведьма, разглядывая Гензеля сквозь прутья решетки. — Не все, конечно. Такое даже мне не под силу. Но я подлатаю немного твое тело. Устраню некоторые генетические болезни, укреплю мышечную и костную ткань… Тебя надо хорошенько откормить. Поэтому ты должен есть. Смесь, которую я тебе даю, содержит необходимые гормоны и нейроактивные вещества. Ты будешь расти как на дрожжах, мой маленький Гензель, и в считаные дни окрепнешь, как молодой теленок.

— Мне не нужна забота ведьмы! — бросил он.

— Ты и в самом деле куда глупее своей сестры. Телят откармливают не за тем, чтобы они ощутили чью-то заботу.

Ему показалось, что кончик бритвенно-острого лезвия показался из-под ткани. Мелькнула, на мгновение заслонив геноведьму и решетку, жуткая картина — стол, залитый теплой дымящейся кровью. Его, Гензеля, кровью…

Он машинально отступил на шаг назад, хотя еще минутой раньше сам примеривался, как бы добраться до ведьмы через решетку.

— Что тебе нужно от меня?

— От тебя? Нужно? — Геноведьма не сделала даже попытки приблизиться, но Гензелю вдруг показалось, что она оказалась почти вплотную к нему. Так, что дыхание из ее рта, прохладное, проникнутое каким-то тонким и едким медицинским запахом, коснулось его лица. — Очень просто. Мне нужен ты, Гензель.

— 3-зачем?.. — Как некстати лязгнули зубы…

— Ты — это жизнь. Исковерканная, уродливая, оскверненная, но все-таки жизнь. И сейчас мне нужна частица именно такой жизни.

— Вы хотите что-то у меня отрезать?

Страх вонзился в кожу тысячью тончайших инъекционных иголок. Эта сумасшедшая ведьма наверняка способна на все. Что ей стоит отмахнуть ему ту же ногу? Отец был без ноги с рождения, привык с механической, а ему это, быть может, только предстоит… Или даже не ногу. А что? Почку? Селезенку?

— «Отрезать»!.. — рассмеялась геноведьма, но не издевательски, а снисходительно, как смеются взрослые смешному детскому замечанию. — Ну что ты! Геномагия — это законы жизни, Гензель, а жизнь — самая требовательная и жадная любовница. Ей не нужны объедки. Ей нужно все целиком. От начала и до конца. Понимаешь?

— Нет, — сказали окостеневшие и непослушные губы Гензеля.

Но он понимал. Еще не полностью, потому что мозг гнал от себя это понимание, отказывался принять его.

Блеск хирургической стали.

Пятна свежей крови на стерильной салфетке.

Торжество жизни.

— Твое тело, Гензель, — сказала геноведьма, немного утомленная его бестолковостью, — вот мой трофей. Твое смешное, нелепое тело. Я творю жизнь, свидетелем которой ты уже стал, а чтобы породить жизнь, нужна другая жизнь. Пусть даже и крошечная. Искра может быть источником пламени, как тебе известно. Думаешь, мне легко поддерживать жизнь в этом огромном доме?..

Дом. Огромный дом, созданный человеческой волей из настоящей и живой плоти.

О Человечество, как он мог быть столь непроходимо глуп? Почему не бежал без оглядки, едва увидел его? Зачем привел сюда Гретель?..

Геноведьма рассеянно коснулась рукой свитой из мышц стены. Ее касание было мягким, ласковым. Так касаются кожи любимого отпрыска или любовника.

— Геномагия обошла множество хитроумных блокирующих механизмов и ограничений тела, — заметила она, бесцельно поглаживая венозные завитки на стене. — Но есть одна аксиома геномагии, обойти которую невозможно, будь ты хоть трижды геноведьмой. Всякая жизнь конечна, если не подпитывать ее. Ткани стареют, хиреют, слабеют и в конце концов распадаются. Даже самая прочная нервная система с годами превращается в гнилье. Даже самые крепкие железы, прослужив свой срок, отмирают. Мой дом огромен и состоит из миллиардов различных клеток, но он не бессмертен, если ты понимаешь меня. Мне приходится прилагать множество усилий, чтоб сохранить в нем надлежащий уровень метаболизма. А это не так просто. Мне нужна ткань, Гензель. Всякая. Лучше всего, конечно, использовать ту, в которой меньше всего генетических деформаций, ну да часто приходится довольствоваться тем, что есть… Мне нужен ты, Гензель. Твои кости. Твои внутренние органы. Костный мозг. Хрящи. Мочевой пузырь, который, кажется, вот-вот лопнет. Легкие. Печень. Все твои маленькие железы. Ты нужен мне без остатка, от макушки до кончиков ногтей на ногах. Весь.