Дом, где живет чудовище - Мара Вересень
И руку подал.
Мое единственное выходное платье было из плотного матового шелка, синее, почти такого же цвета как и служебное. В некотором роде я на службе, выполняю условие договора послушания. Гладкая ткань без кружев и вышивки, почти аскетичный крой, но стоило сделать шаг и широкие юбки принимались шуршать и шелестеть, как бабочкины крылья. В строгий, чуть более глубокий, чем принято было носить в Готьере вырез просилось колье, но у меня были только серьги. Заглянувшая в момент сборов ко мне в комнату мадам Дастин качнула головой, ушла и вернулась с кулоном и черной бархатной пелериной. Так что я была вполне хороша для похода на концерт. Мое медное зеркало это подтверждало, и немного завистливый и восхищенный блеск в глазах Рин и Камие, выглянувших в холл посмотреть.
Не только они смотрели. Но я не смела обернуться, я и так вдохнуть не могла, будто Эдсель меня под руку взял, а не улыбающийся и снова одетый в слепяще-белое Орвиг. Первым порывом было спрятаться обратно в комнату или вообще прочь бежать, только от себя не очень-то убежишь. Поэтому я послушно вышла из дома и сейчас послушно шла в мельтешение света и людей. А хотелось обратно. Я с б о льшим удовольствие и дальше смотрела бы на закат.
— А нельзя ли…
— Нельзя, — категорично заявил целитель, — вон мы какие с вами красавцы, я в белом, ваше платье дивно шелестит, а Эмезе и в самом деле изумительно поет. Вы с Алардом до странного схожи в стремлении ограничить свой мир, как птенец, не желающий выбираться на свет. Только какой смысл сидеть внутри яйца, если скорлупа уже треснула?
— Эльфы всегда говорят загадками?
— Тсс, не смейте меня выдавать, иначе придется жестоко вам отомстить и обратно вы поедете с брюзжащим старикашкой, лысым и бородавчатым. — Пауза. Взгляд. Теплый. — У вас чудесная улыбка, Элира. Вам стоит делать это чаще.
— Улыбаться?
— Выглядывать из скорлупы.
Эльф, маг и целитель Истар Орвиг, который легко может принять любое обличье, стоит пожелать, и умеет врачевать не только тело, но и души, вел меня сквозь толпу и весь этот блеск, не тревожа мой мир. Ему было достаточно трещины в скорлупе, чтобы знать обо мне больше, чем иные способны узнать за всю жизнь.
У нас была ложа напротив сцены. Небольшая, на два кресла. Тоже вполне себе скорлупка. Я так давно никуда не выходила, что чувствовала себя, как на первом балу: было волнительно и любопытно. Внизу рассаживались зрители, в оркестровой яме готовились музыканты. Трепыхали веерами дамы, важно поглядывали кавалеры. Но все это — внизу.
Горчичные глаза целителя в желтоватой от приглушенных светильников и шуршашей тенями ложе сделались, как гречишный мед.
— Рассветный розовый идет вам больше, чем синий, — вдруг сказал он. — В ту ночь на вас была шаль, такая… Знаете, у Эдселей когда-то был дом на озере под Аароной. Там по утрам случались чудные теплые туманы, в которых иногда можно было увидеть…
— Розовых цапель, — договорила я вместе с Орвигом.
— Голос Эмезе, как танец розовых крыльев в тумане над озером, — продолжил Истар, а потом умолк, потому что тяжелые шторы на сцене раздвинулись, выпуская начарованную туманную дымку и девушку в белом платье странного кроя с широкими рукавами. На мне подобное бы смотрелось саваном, на ней — совсем по-другому. Она и сама была другая.
И Орвиг оказался совершенно прав насчет пения. Я словно снова оказалась дома и сбежала из окна спальни по решетке, чтобы посмотреть на цапель.
Когда объявили перерыв, зал какое-то время еще молчал, потрясенный, а потом взорвался шквалом аплодисментов и восторженных возгласов. Я оттерла слезы с лица и, оставив Орвига, отправилась поискать дамскую комнату. Так я сказала. Мне захотелось выйти. Ложа оказалась слишком тесна для того, что я чувствовала. Столько всего…
Я побродила по этажу, выглянула на балкон наружу. От заката осталась тонкая оранжевая нить вдоль кромки моря. Я постояла здесь, пока от моих чувств, растревоженных голосом Белой Розы Готьеры, не осталась такая же исчезающая полоска.
Возвращаясь, я, должно быть, спутала переходы. Коридор был практически такой же, только двери вели вовсе не в ложи, а в гримерные. И не ушла я только потому, что услышала голоса. Один был голосом прошлого, что пением навеял мне воспоминания о детстве, второй — настоящее, от которого хотелось бежать и прятаться под одеялом. Алард Эдсель.
Их голоса сковали мне ноги, а приоткрытая дверь окончательно лишила возможности уйти.
— …все-таки здесь, — белая руки откинули капюшон с головы Эдселя и сняли маску с его лица.
На самом деле Эмезе была так же молода, как Орвиг — господин в возрасте. Но все еще красива. Достаточно красива. И они были близки, иначе зачем Алард позволял ей видеть себя вот так. Касаться себя там, где для прочих только личина. Я видела спину и затылок и теперь остро понимала его раздражение, когда сама стояла к нему спиной.
Внутри меня больше не было ни розовых цапель, ни тумана, ни полоски заката между морем и небом, только это отвратительное чувство, когда берут то, что ты хочешь себе, даже если знаешь что это что-то тебе не принадлежит.
— Как ты, Лаардие? — шелестел бархатистый голос.
— Как и прежде, — отзывался другой. Не шуршащий гравий, нет, выбеленные, высушенные на солнце и источенные ветром до мертвого хруста камни.
— Ты другой. Мечешься. В таком состоянии легко наделать ошибок.
— Я сам одна большая ошибка. Досадная случайность.
— В природе нет ничего случайного, Лар. Чтобы появлялись такие, как ты, нужны такие, как я. Иначе магия мира угаснет.
— Эта твоя магия сделала из меня нелюдимого затворника.
— Не говори так. Когда-нибудь…
— Когда? Это снова происходит! А я даже имен их не помню, — трескались камни, раскалывались на кривые лезвия и падали куда-то, где нет дна.
Белые руки лежали на его плечах, голова склонилась на грудь. Эмезе обнимала, а Алард смотрел перед собой и обнимал в ответ, осторожно, нерешительно даже. Будто он боялся причинить боль. Я хорошо знаю, что такое боль от прикосновений. И хоть сейчас касались не меня, от этого было так же больно.
— У меня бездна внутри, Эмезе.
— Разве? А что же это тогда стучит? — одна из рук опустилась с плеча и замерла на
