Наталья Гвелесиани - Дорога цвета собаки

Шел редкий слепой дождь. Капли, задерживаясь на шелковых лентах, делали их и мягче, и ярче. Облако, с которого срывались такие капли, не спешило переместиться на другой участок неба. Витязи неторопливо подливали вино в кружки и произносили самые красивые и теплые тосты, какие только возможны на свете. Больше всего они хвалили Белую собаку – такую большую, какую только могли себе представить.

Годар сладко жмурился на этом бескрайнем, всеобъемлющем солнце. Из всех тревог,что выветрились из его сердца за два этих часа, осталась и крепла только одна: как сделать так, чтобы пальма первенства, а, значит, и рука принцессы Адрианы, в случае, если они расправятся с чудовищем, досталась его несравненному другу? Можно было схитрить, предоставив Мартину возможность нанести дракону решающий, смертельный удар. Но это означало, что Годар должен был в какой-то момент уклониться от боя, оставив друга на поле смертельной схватки одного. Следовательно, план не подходил.

Захмелевший Мартин, прикрыв глаза, с неторопливой жадностью втягивал в грудь оживший во время дождя аромат степи. Он полулежал, облокотившись, на расстеленном плаще. Край его ленты загнулся. Годар с трудом удерживался от возникшего под наплывом сердечности желания поправить ее собственными руками, как ребенку. Таким простым и по-домашнему легким, доверительным был в эту минуту его друг, что ничего, казалось, не стоит разрешить сомнение просто, без обиняков, объявив, что, как бы ни сложились обстоятельства, Годар не будет претендовать на сердце принцессы.

Однако вместо этого Годар поделился с Зеленым витязем сокровенным воспоминанием:

– А знаешь, в детстве у меня была большая дружба с собакой. Был такой щеночек по кличке Бабария. Но я его забыл. Потом написал про это рассказ.

– Как, ты пишешь рассказы? Ты мне ничего об этом не говорил, – легкая обида проскользнула в глуховатом голосе Мартина. Сквозь глуповатую улыбку, сквозь хмель.

– Да, я балуюсь сочинительством. Очень редко. Когда останавливаюсь. Пока я странствую, мне это не нужно, неинтересно.

– А я все делаю на ходу, в пути. И сейчас тоже ломаю голову над только что сочиненной задачей: кто завтра повезет мешок со свернутой палаткой? После того, как мы ненадолго разминемся у развилки за пустырем, каждый может неожиданно столкнуться с драконом и в схватку придется вступить в одиночку. Думаю, лишний груз может ослабить маневренность коня.

– Оставим палатку здесь.

– Ну… Дракон может встретиться и не сразу. Может, мы его, не приведи Бог, вообще не найдем, даже если ощупаем каждую тропу в Зоне. Случилось же такое в юности с Кевином.

– Тогда давай тянуть лямку, как прежде, по очереди. А для того, чтобы соблюсти паритет в первый день Зоны, кинем жребий. Или вот что: устроим состязание. Тот, кто пригнет руку другого к земле, и возьмет палатку завтра. Ну, не дуйся. Я пошутил насчет паритета. Просто мне хочется размяться перед сном.

Годар сам выбрал бугорок и разровнял его верхушку. Витязи, рассевшись, поставили руки локоть к локтю, скрепив борьбу рукопожатьем, которое не разрывается до конца состязания.

Подземная часть оросительной системы неслышно распределяла по невидимым трубам кристалльно чистые ледяные воды, черпая их из залегшего в недрах озера. Мартин, когда они вошли в поле, отметил, какой у них мир под ногами, и одар всеми порами почувствовал рванувшуюся из-под ног свежесть… Теперь, когда зной снова пронизал его до костей, Годару стало казаться, что трубы, несущие девственные воды, вспухли, как вены на его руках и вот-вот лопнут. Он, стиснув зубы, напряг все тело, каждый мускул, но не мог долго оставаться по-звериному скованным. Суэнское солнце было неравным соперником. Годар не мог состязаться одновременно и с солнцем, и с Мартином. Рука его неотвратимо клонилась к земле. Это было досадно, ибо не с Мартином боролся он в своих мыслях, а с природой. Поражение обнажало глубину его уязвимости перед полуденной степью.

И вдруг скала, которая давила на его руку, размякла, он по инерции преодолел в две секунды сопротивление жижи и рука Зеленого витязя оказалась прижатой к бугру.

– Ну, и силен ты! – радостно воскликнул раскрасневшийся Мартин и заметил вскользь: – Было очень жарко, я первым не выдержал.

Годар понял, чего он не выдержал, но ничем не выдал тихой, молчаливой благодарности за подвох. В качестве искупления за мнимую победу его ожидала поутру долгожданная награда – мешок с палаткой!.. Позже он, прокручивая снова и снова в памяти тот вечер, неизменно вспоминал эту прекрасную мелочь – уступку Мартина. И сокрушался все больше.

Спал Годар той ночью крепко, без снов. Чтобы пробуждение было легким, солнцу было достаточно слегка притронуться к его лбу и немного постоять так, рядом. А может быть, солнцу пришлось побыть рядом дольше обычного, терпеливо дожидаясь, пока рука спящего витязя потянется за шляпой.

Открыв глаза, Годар решил почему-то, что солнце находится ниже, чем обычно. Как и в утро первого ночлега в степи, он лежал на плаще под открытым небом, в окружении колосьев пшеницы за сваленными стояками палатки-тента, с которых была сорвана ткань.

Вещи его находились тут же, возле приведенного с водопоя коня. Мартина же, его коня, его поклажи не было.

Поднявшись, Годар увидел фигуру Зеленого витязя на пустыре – в Зоне дракона. Всадник двигался далеко впереди, рысью.

У Годара пересохло во рту. Он отвернулся от завтрака, который нашел на клеенке, наспех оделся, сложил кое-как палатку и принялся седлать и снаряжать коня. Неуклюжий мешок с палаткой долго не крепился к седлу. Он с досадой саданул коня кулаком по крупу, понукая того резвее отгонять оводов и слепней, что роились над одеревеневшими, неуклюжими его руками.

Он еще раз глянул на пустырь, где колыхалась в мареве спина всадника, перечеркнутая ядовито-зеленой лентой, – тот сбросил на седло плащ-накидку, обнажив мундир…

И тут словно кто-то покрутил у его виска пальцем. То, чему обескураженный Годар потом мучительно искал объяснения, можно было уложить в двух предложениях: "Статуя полубога нежданно-негадано исчезла. Обломки пьедестала погребли человека, в сердцах его сокрушившего". Все остальное, происшедшее в этот день, следовало отсюда.

Первым, что он почувствовал, была боль: острая, жестокая боль от пинка ногой, которым в свое время Нор, игравший роль Мартина Аризонского у того во дворе, угостил своего кота. "Не отворачивайтесь, даже если он принесет вас в жертву," – громыхнул выразительный голос шута. Быстро заволакивали сознание, набегая одна на другую, темные, неясные прежде образы. Каждая упущенная мелочь выскакивала из-за угла и, едва не сбив его с ног, приобретала от неожиданности свое подлинное значение. Почти все эти мелочи скучились в воспоминании о первом дне знакомства с Мартином Аризонским, когда его образ представлял королевский шут Нор. Теперь-то Годар убедился окончательно, что Нор сыграл Мартина не потехи ради, что симпатизируя Аризонскому, тот ненавязчиво, зримо указал ему кое-какие минусы натуры будущего товарища. Видимо, Нор надеялся на помощь Годара. Кто, как ни Нор, приоткрыл ему достоинства Мартина, увлек им, окрылил его мечтами. И он же, Нор, как подлинный реалист, обнажил ему Черную собаку Мартина.