Никита Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике

Я безропотно пошел вглубь пещеры.

Никогда мне не было так страшно. Я был измочален, устал, и я боялся, что не успею нажать на спусковой крючок, промажу.

Первый вынырнувший, выползший в круг света от моей лампы белесоватый гигантский червяк с опасно причмокивающими розовыми присосками на извивающемся, клубящемся теле, возвратил мне способность действовать. Я разрезал его так же быстро и равнодушно, как разрезает лопатой гусеницу огородник. Я шел как во сне и нажимал спусковой крючок огнемета, едва лишь свет лампы выхватывал нечто ворочающееся, выползающее, извивающееся. Пару раз я выкликал по ящичку, висевшему на груди рядом с лампой, Мишеля.

– Ага, – говорил Мишель, – ходи, ходи… Далеко не забредай… Тут, поблизости.

Порой я выходил на кого-нибудь из наших. Набрел на Федю, деловито ножиком открамсывающего ор разрезанного "червяка" куски и отправляющего их в рот.

– У, – сказал Федя, – "младенец"? Хошь попробовать? Ты чего? "Кровь дракона" лакаешь, а почти сваренным, спеченным червячком брезгуешь? Эт ты зря, – Федя почмокал языком и добавил: – Такой ростбиф окровавленный получается – мое почтение!

Я помнил рассказы Натальи о тех, кто жрет "поверженных врагов". "Вкусно, но опасно", – предупреждала меня Наталья. Я пошел прочь от Феди.

Иногда мне казалось, что клубящиеся существа, которых я рассекал огнем, не живут сами по себе, а вырастают из пещеры, наподобие оживших сталактитов или движущихся хищных растений.

Глаза у меня заболели от непрерывного вглядывания в неярко освещенную лампой местность, потому я обрадовался, когда увидел свет. Я помнил, как Мишель предупреждал нас: "В освещенные пещеры не суйтесь. Что вы там не видели?" – "У, – засмеялся тогда Пауль, – как раз многое они там не видели. И если увидят, то многое запомнят, если, конечно, смогут выбраться…"

Мне было все равно. Светящаяся пещера – это не то, что человек, жующий сварившуюся плоть агонизирующей рептилии. Светящиеся пещеры – это опасно, но красиво. И Наталья мне ничего о них не говорила. Наталье я больше доверял, чем Мишелю.

Я поправил лампу, покрепче сжал огнемет и пошел на свет. "Червяков" становилось все меньше и меньше, а когда засияли мягким светом острые режущие купы прозрачных сталактитов, "червяки" и вовсе исчезли. Здесь было сухо, остро и светло. Я потушил лампу и вошел в пещеру. Ее крастота резала глаз. "Тише, – сказал я сам себе, – тише, Джекки, держи душу за копыта. Вспомни русалок".

Я вовремя предостерег себя. За купами каменных светящихся цветов мелькнула узкая зеленая линия, ожившая тугая стрела. Я еле успел навести огнемет и нажать спусковой крючок.

"Стрекозел" лопнул, разорванный струей пламени, и его коричнавая спекшаяся кровь забрызгала светящиеся прозрачные острые камни, за которыми хоронился он, вжатый в крошечную расселинку, вылетающий, расправляющий все свое тугое умное тело, едва лишь…

Я нажал на кнопку черного ящичка.

– Бриганд Мишель, – отрапортовал я, – я в светящейся. Разорвал "стрекозла".

Я думал, что в ответ польются ругательства или, наоборот, поздравления с несомненным успехом.

Ответом было молчание и потрескивание ящичка. Наконец оттуда донеслось:

– Козлодрач. Ну, иди уже, если зашел. Я к тебе сейчас кого-нибудь пошлю… Пародист.

Я шел не торопясь. Я старался не останавливаться, старался вглядываться в каждый камень, каждый выступ.

Здесь почти не было монстров и рептилий, и я замер, увидев зеленую бесформенную, ровно дышащую кучу.

"Уходи, – сказал я себе, – уходи прочь, не гляди".

Но, как во сне, ноги сделались ватными, и я глядел, не отрываясь, не двигаясь с места, на мерно дышащее кучеобразное существо.

Я вызвал Мишеля.

– Бриганд Мишель, – сказал я, – "квашня".

В этот момент верхушка кучи зашевелилась, дрогнула, и я разглядел некое подобие сомкнутых ресниц, рта… вдавленного носа.

– Уходи, – тихо посоветовал Мишель, – поворачивайся и уходи… Может, успеешь.

И тогда я увидел распахнутый глаз "квашни". Глаз был насмешлив. И мне захотелось, чтобы меня ударил Мишель, чтобы меня оскорбил и унизил Пауль, только бы не видеть этот насмешливый победительный взгляд "другого".

"Квашня" глядела на меня, будто втягивала меня в жадно хлюпающую кучу, бесформенную, мягкую, живую, но живую "другой", нимало не похожей на мою, жизнью.

И я понимал, что я ненавистен и отвратителен ей всем своим видом, строением всего своего тела – как и она мне…

Я чувствовал, что так же, как мне, ей хочется прихлопнуть, уничтожить ненавистное, "другое" существование.

Я видел, как издевательски улыбался человеческий, совершенно человеческий глаз, будто для издевки вставленный, ввинченный в расплывшуюся, подрагивающую зеленую кучу.

"Квашня" знала, что убьет меня, и глаз ее усмехался, огромный, он вбирал меня целиком, всего. В его зрачке, как в кривом зеркале, я видел собственное нелепо изогнутое отражение.

– Сука! – заорал я, скинул огнемет и, не целясь, выпустил в "квашню" струю огня.

Тело "квашни" как-то булькнуло, зашипело, проглатывая огонь.

Глаз ехидно сощурился, довольный результатами опыта; лопающиеся пузыри запенились на куче. И тотчас, точно по сигналу, из центра "квашни", раздирая мягкую пузырящуюся плоть, вырвалась, будто выстрелила, выброшенная неведомой силой, может быть – болью от огня, огромная, сухая и костистая рука человека? – нет, не человека, – иссохшего, изголодавшегося великана.

Я не мог отвести взгляд от длинных острых пальцев, тянущихся к моему лицу.

Один из пальцев загнулся наподобие рыболовного крючка и…

Глаз, глаз!.. Аа! Мне показалось, что вместе с глазом "квашня" выдирает у меня и мозг. Я оглох от боли и от собственного крика. Только боль и зрение. Моя боль видела подрагивающую от удовольствия, чуть не растекающуюся от блаженства "квашню", и веселый издевательский глаз, и прямую, как остановившийся выстрел, руку, тянущуюся, втыкающуюся в булькающую отвратительную плоть.

Боль не прекратилась, но я увидел, как сноп огня вырвался из вершины "квашни", как погас и слился с зеленой кучей глаз, как рука обмякла и обдрябла, отвалилась от моего недоисковерканного лица, как "квашня" растеклась зеленой иссыхающей лужей.

Боль не прекратилась, но я стал различать звуки.

Валентин Аскерханович подхватил меня под плечи:

– Ббте, Пародист, – испуганно бормотал он, – Ббте, живой?

Я коснулся пальцем выжженного глаза, пустой кровоточащей глазницы и ответил:

– Меня зовут Джек Никольс.

– У, – обрадовался Валя, – живой. Счас, счас, погоди, Пауля вызову… Погоди, Ббте, счас Пауль придет, эмульсией промоет, – Валя бесперывно нажимал кнопочку в своем черном ящичке, – Ббте, – он усадил меня возле каменного сверкающего куста, – если совсем худо – ори… Ори, матерись… Счас санинструктор придет, счас. О! Мишель бежит. Ми…