Татьяна Мудрая - Клятва Гарпократа

Потом я поднялся на ноги. Что-то необычное было в мире: волны застыли крошечными бугорками, небо над головой было черным с неким подобием блестящей серебряной пуговицы посередине, и вокруг нее разворачивались и полыхали гибкие знамена зари, окрашенные в семь цветов радуги, что перетекали один в другой самым невероятным образом.

— Полярное сияние, — пробормотал я со значением, хотя это ничего ровным счетом не объясняло.

Коснувшись рукой александрита — на счастье — и подобрав с полу оба своих резных жезла, я переступил через борт лодки и пошел прямо по воде.

И вот что еще я вам скажу.

Когда я тронулся в путь, на каждой руке у меня оказалось по свертку со сладко сопящим младенцем. Рыжеволосым, смугленьким и с полуоткрытым ротиком, из которого чуть показался кончик языка.

Я пошел вперед — почти машинально, чувствуя, что исполняю некие расчисленные и записанные задолго до меня танцевальные па или что-то вроде этого. С каждым шагом младенцы все более оттягивали мои руки вниз, а самоцвет нагревался, но это было всё равно, будто и не со мной. Будто только в нас и двигалось время, и по сравнению с этим прочее было чепухой. Волны сгладились. Дрейфующие ледовые горы торчали из них, точно обломки колотого сахара из густого сиропа. Фантасмагория радужных цветов сошла на нет. Зато на небе «развиднялось», как говорила моя рутенская нянька, густая чернота сменилась тусклой серостью, и из глубокого проема между проявленных облаков сияла огромная луна. Какая-то странная она была — не одно голубое серебро, а что-то вроде красной самородной меди в середке. Я вспомнил, что поселяне считали такое недобрым знаком: к мору, войне или перемене законодательной власти.

— И она тёплая, — отчего-то сказал я вслух.

Потому что меня окружала, и также стояла впереди какая-то неправильная Антарктика. Если это вообще был Самый Южный Континент. Белый Континент.

Говорили, что давным-давно, еще до потопа, здесь была мифическая Атлантида, которую еще до потопа погубило внезапное смещение земных осей.

Говорили также, под антарктическим льдом сохранились остатки субтропиков: пальмы там всякие. Однако никакого льда не было. Впереди возвышался пышный зеленотравный щит, и осмелевшие, обмелевшие, ожившие волны мелкой тропотцой подбегали к нему и ударяли в бок. Я вышел на отмель — и тут почувствовал такую силу земного притяжения, что уронил обоих ребятишек в воду. Они бултыхнулись на карачки, встали — и пошли рядом. Моргэйн и Моргиана. Только такие, какими они были семи лет от роду. Разве что волосы были куда длиннее — закрывали попку и вообще все незрелые формы.

— Как это вышло? — спросил я себя. — Александрит вас притянул к себе или этот остров?

— Но ведь было решено: всякому континенту — своя пара культовых героев, — беспечно рассмеялся Моргэйн. Наверное, так же он хохотал от радости, когда бегал по запутанным, как пряжа, коридорам Замка Скалы… или нет, то был его дед, а меня тогда еще не было на свете, только моя матушка и отец.

— Ты только посмотри, Бьярни, — сказала Моргиана. — Твоя лодка скользит за нами вдоль берега. Наверное, ты напоил ее кровью.

— Или ты, сестрица, сотворила небольшое колдовство, чтобы не возвращаться пешком, — добавил Моргэйн.

Удивляться не хотелось: я сам стал какой-то замороженный, будто море. Это были не субтропики, конечно; скорее тундра. Низкорослые деревья непонятных мне ботанических видов, жесткая трава и камни. И множество мелких и ярких цветов — они и были тут главным.

В самом центре новой земли возвышался гигантский конус огнедышащей горы, покрытый снегами, а над ним в восходящей струе (так колышется воздух над раскаленным песком) повис остров.

Один герой писательницы Сельмы Лагерлёф побился о заклад с Господом Богом, что окружит Этну венком из местных сицилийских трав. Вот примерно так это и выглядело. Пряди вьющихся растений свисали, почти достигая склонов Эребуса. Деревца, такие же мелкорослые, как внизу, поражали пышностью крон и обилием плодов — яблок, наверное. Или персиков. Корни их выступали из подошвы островка и слегка колыхались в потоке жара наподобие щупальцев медуз — но было непохоже, что это как-нибудь вредило растениям. Наоборот: видно было, что они берут из воздуха что-то нужное себе.

А сам остров, который был виден так четко, будто мы смотрели на него в подзорную трубу…

Больше всего он походил на приусадебный участок где-то в Русском Рутене.

— Что делать-то будем? — сказал Моргэйн. — Если карабкаться по склону этой печурки, то я пас. Был бы Бьярни по-прежнему металлическим, тогда бы еще ничего. Втыкали бы его ушами в землю…

— Подзовём вертолет? — предложила Моргиана. — Палантир, я думаю, безопасен. Здесь же не Новая Зеландия и тем более не Средиземье.

Но пока мы думали, одна из лиан стремительно удлинилась и закачалась перед нашими лицами, приглашая взобраться.

И мы в нее тотчас же вцепились.

Оказалось, что этот бобовый стебель умеет и сокращаться так же быстро, как и вырастать. Нас уцепило и подняло вверх так же быстро, как на скоростном фуникулере.

Вверху было еще красивее, чем казалось от подножия. Покрытые мхом валуны еле выглядывали из цветочных шапок, ветки невысоких деревьев пригибались под тяжестью крупной завязи, мелкие прозрачные водоемы были обложены диким камнем и крупными раковинами. В глубине виднелось некое жильё — стены из чего-то похожего на бамбук, ярко-зеленая крыша.

Среди всего этого вольно бродили огромные кошки: тонкошерстые, гибкие — и с каким-то странным горбом на лопатках. Некоторые шипели на нас троих, но по большей части они казались вполне к нам равнодушны. Имеется в виду личное, что ли, равнодушие, — потому что они конкретно нас вели. Окружали и в случае фатального непонимания подталкивали носами.

Куда? Ну, разумеется: к своему хозяину.

Завидев процессию, он выпрямился: похоже, до того обирал паразитов с розового куста или делал что-то столь же идиллическое. Развернулся навстречу. Хламида из домотканого волокна, похожая на маорийскую, длинные белые волосы аж до пояса, нимало не производящие впечатления седых, перехвачены плетеным из травы обручем. Не очень высок и тонок в кости…

Но вот его лицо — это было нечто.

Вытянутый овал перечеркивают три прямых линии: нос и скулы. Маленький алый рот — бледная кожа делает его похожим на цветочный бутон или рану. И совершенно потрясающие серебряные глаза под такими же светлыми бровями: печальные, шалые, юморные.

Первые слова этого создания были для нас троих неожиданны.

— Детям тут нечего делать.