Татьяна Мудрая - Клятва Гарпократа

— Мы хотим, чтобы прежний мир возродился во всей красе и славе, — продолжил Торстенгаль. — Разве Вертдом не видел до сих пор в этом главный смысл своего существования?

— Ничто не проходит теми же путями, родитель, — ответил я, стараясь потянуть время. Непонятно, правда, зачем. — История — это движение и преодоление порогов.

В этот самый момент лодка чуть качнулась, будто в нее вступили, я обернулся назад — сторожко, как любой, что ждет нападения с обеих сторон.

И увидел женщину.

То есть она выглядела, как дама средних «бальзаковских» лет, и была одета как типичная жительница Ао-Теа-Роа, а именно в плащ до пят, весь покрытый черно-белым зигзагообразным узором, как будка околоточного, с широкой каймой из птичьих перьев у горла. Пока я глазел на нее, презрев опасность, она улыбалась во весь рот, очень яркий на неестественно бледной коже. Ярко-синие глаза были несоразмерно узкому лицу огромны, узкий прямой нос начинался почти между тонкими и темными бровями, скулы слегка выпирали — но поразительной красоты женщины это портило. И страху моему не препятствовало.

— Что, юноша, я думаю, Грин тебе вспоминается? Имею в виду, Александр, а не Грэм. Фрези Грант, или Бегущая по Волнам.

— Нет, — выдавил я из себя.

— И верно. По водам я не хожу, даже по солёным. Это александрит меня вызвал, понимаешь. Мой любимый самоцвет.

Я с важностью кивнул, будто и в самом деле понял. Женщина рассмеялась — вроде и по-доброму, но глаза — они были точно прорези в маске. Постоянно меняющиеся, как небо в ветреный день, гневные и юморные, веселая злость так в них и плескалась. И еще одно: они были… древними. Лицо — гладкое, как у отроковицы, тело девически стройное, а душа вроде как пережила все геологические эпохи.

— Кто вы?

— О, нечто вроде тех огромных мечей-пхурбу, которые делают в качестве эталона для малых кинжалов-демоноборцев, — пояснила она, протягивая руку, чтобы погладить одну из морских лошадок помельче. — Еще меня называют Белая Тергата — Мать Всех Мечей. А иногда — Радуга Сечи. Это ведь меня ты воспевал в своих легендах и символически дарил здешним героям и полубогам. Но не пугайся, малыш Бьярни, тело у меня не как сейчас у этих высоконравственных придурков. Я ведь куда в большей степени оборотень, чем все вы.

Тут она скинула плащ на дно лодки.

Белая сорочка до пят, сверху темно-серая муаровая туника до колен, разрезная по бокам и подхваченная тяжелым золотым поясом. Наполовину расплетенные золотистые косы: одна стекает на грудь, другая стелется по спине. И длинная неширокая лента цвета красной меди, с непонятными знаками на ней, что обвивает голову и спускается вдоль обеих прядей волос по всей немалой их длине.

— Вот, — сказала она звонко и веско. — Я так понимаю, Бьёрнстерну и Камню Утренней Звезды понадобилась помощь против вас? Ну-ну. Все тут меня видят? А теперь разочтемся по порядку.

Ты, Колада. Старинный меч, ох какой старинный и почитаемый. Что ж тебе на месте не сиделось-то, в музейной витрине? Повоевать захотелось, еще доспехов поразрубать на мелкие кусочки. А на дворе-то новое время. И не просто Новое, а Новейшее. Кончик у тебя от природы притуплен — разве что для казнителей годится, благо они тогда еще оставались. Неправду говорю? Ошибаешься. Кому, как не мне, знать все вещи такими, как они есть…

Тисона. Иначе Тизон, на франкский лад. Сделана в Кордобе из дамасской стали и служила правоверным эмирам. Мусульманка, но с восторгом отдалась победителю Эль-Букара. Ну и что, коли это был нашенский Сид? Разбиться вдребезги, как красавица Дюрандаль, слабо тебе было?

Да, теперь о тебе, амазонка ты наша. Ошиблась я насчет тебя — нарочно, правда. Хотели тебя разбить о скалу, верно, — только не далась никому. Щербинкой отделалась. Пытались утопить в озере, как кое-кого еще из вашего брата — вроде вышло. Со снятой рукоятью, потому что в ней были святые мощи, а их топить как-то неприлично. И когда тебе в воде находиться надоело, скажи? Когда любовь твоя, наконец, проржавела? Только не дергайся, Дюрандалька, будешь хорошо себя вести — глядишь, и похвалю.

Когарасу и Нукэмару. Оба вы служили дому Тайра и оба не пришли на последний зов хозяина. Ну да, понимаю я. Жесток он был и несправедлив, и судьба предрешила гибель тем, кто был всемогущ. Только какие ж вы после того самураи?

Нотунг. Вот уж ничего не скажешь — груб, стоек и неприхотлив. Пережил тотальную перековку. Закалён в кипящем ихоре дракона. Доводилось тебе перерубать тела чудищ и копья богов. Что сталось с тобой, коли уж и брата по крови своего, могучего Зигфрида, не сумел ты защитить? Но не кручинься, старина. Нет у меня к тебе иных претензий.

Зульфикар. Меч мира, что позволил изобразить себя на знамени войны. Нет, молчи. Не о том речь, чтобы ставить тебе это в упрек, — кто знает, всегда увидит в этом знамени символ духовной брани. Но и у тебя, как и у других, нет права мешать тому, что должно быть совершено…

Торстенгаль. Нужно ли мне напоминать, кто ты есть? Твоё доброе стократ перевесило твоё злое, но ты ведь знаешь, как непросты пути их обоих в этом сволочном мире.

Калибурн. Одно только скажу твоей безупречности, что вынесла всё. Не становись против матери.

Тут все девять мечей с человеческими лицами шевельнулись в своих водных гнездах и церемонно поклонились Тергате, а она — им.

— Верно ты рассудила — мы не судьи другому живому клинку, — сказал после того Экскалибур. — Но вот что скажу — не в оправдание, лишь для того, чтобы дать тебе понять суть дела. Не запретного хочет сын Хельмута и Стелламарис, но лишь того, чего нет и не может быть в этом мире.

— Ах, Бьярни, мальчик мой! — рассмеялась Тергата. — Вот в чем дело. Знало моё всеведение об этом, но на время подзабыло: другие уста понадобились этим словам, и были это уста Каладболга, клинка, подобного радуге, как и сама Тергата. И оттого напрасно ты, Бьярни, подумал, что коли я помогаю тебе против них, я тебе друг. А теперь держись!

На этих словах все десять мечей вышли из воды, обратили ко мне острия — и завертелись вокруг наподобие карусели, как будто я был осью, на которую надето их стальное колесо. Потом и в один-единственный миг они пронзили мое тело насквозь, и я упал наземь.

Странно, что я не сопротивляюсь и не чувствую ровным счетом никакой боли, подумал я, плюхаясь на дно и роняя туда же мою дикарскую палицу. — Заворожили они меня, что ли?

И это было последней моей мыслью.

…Я очнулся, лежа ничком в моей лодке, и машинально отряхнул с себя воткнутое в спину железо. Теперь это были не живые клинки, а просто некие занозы с подобием креста наверху, где раньше была гарда. И засели они совсем неглубоко — в плаще и прочей одежде. Один насквозь проткнул ремешок сандалии, но и это оказалось сущим пустяком.