Ярослава Кузнецова - День цветения

Смотрит на меня, слабо усмехается.

— Что, попробовать угадать?

— Попробуй.

— Ладно, — снова усмешка трогает губы — только губы; глаза — серые льдинки, словно наизнанку выворачивают.

— Маска, — говорит он, — Будь добр, юноша, сними. Маска хорошая, но она мне мешает.

Хорошо. Сниму. Посмотри на Того, Кто Вернется. Что ты теперь скажешь, маленький человечек, Великий Игрок?

— Кровь, — говорит он по-гиротски, — Кровь зовет. Я правильно выразился?

О Сущие, это что же, если он возьмет меня в ученики — я буду для него прозрачен, как тонкостенный лираэнский бокал? И — неизвестно сколько времени — знать, что все твое, все, что запрятано, скрыто — все — как на ладони у него?!.

— Не бойся, это не так страшно, — лицо его изменяется неуловимо…

Улыбка. Теплые искорки в серых глазах.

— Не бойся, — повторяет он. — Я умею помнить. Но умею и забывать. Впрочем, отказаться еще не поздно.

Встряхиваюсь. Делаю шаг. Другой. Опускаюсь на одно колено. Дернув из ножен стилет, провожу лезвием по ладони. Протягиваю ему.

Он поднимается из-за стола.

— Хорошо, наследник. Я принимаю, — берет мою руку.

Ему почти не надо нагибаться. Легонько касается крови языком. Щурится, как кошка.

Как рысь. Маленькая. Опасная.

— Вставай.

Щелкает пальцами — звук сухой, звонкий.

Пес. Здоровущий, брылястый. Пес, не оборотень. Могучая зверюга.

— Проводи новенького, Арру.

— Уф.

— Я не один…

— Знаю. Твоему спутнику тоже найдется работа. Тренировать моих раздолбаев-Сетевиков.

— Спутнице.

— Спутнице, — кивает и вдруг фыркает, — Думаю, им понравится. Иди, ученик."

Ун

Козява Стуро пришел немного грустный. Редда обеспокоена. Она всегда обеспокоена, Редда. С тех пор, как…

Мы не хотим больше терять опекаемых. Это очень больно. Знать, что ты не смог, что — Пой, не Пой — ничего не изменить…

Сейчас они уже спят, Козява Стуро и Золотко Альса. А мы с Реддой лежим на подстилках и смотрим на огонь в печке. Когда деревяшки в печку кладет Та, Что Машет Тряпкой, сильно воняет. Золотко Альса делает это лучше. Огонь начинает что-то тихонько напевать…

Очень хочется Петь. В горле клокочет. Не могу. Сейчас…

— Щенок, — фыркает Редда.

Она не понимает. А мне почему-то странно сегодня.

Не знаю, почему.

Запах. Странный, чужой. Совсем чужой Запах. Он пока только пришел. Но он — не уйдет, я чую. И Песня клокочет в горле.

Тот, Кто Вернется

Дурацкое все-таки у меня положение, родные. Старый Канон гласит: "голова за голову". Но вас было восемнадцать, укрытых Плащом Сестрицы здесь, в этой зале, а Треверров всего семеро. Потому что старый Паук должен остаться жить, один, без потомков и без надежды. Так что придется делить Выкуп между вами, чтобы хватило на всех. Надеюсь, вы меня простите.

Да, конечно, вы понимаете. Я знаю, что не обманываю себя. Чтобы говорить с чужими предками, надо обладать Даром, но со своими-то, с родными — этому учат с детства. Ведь Вступить в Стремя можно и позже, чем Воссесть в Седло…

Костерок разгорелся, и я вытащил платок. Третья часть приношения… Готово.

Дагварен Эдаваргон, Вступивший в Стремя, слышишь ли? Младший брат твой принес тебе подарок.

"— И все равно не понимаю, Малыш. Неужели тебе совсем-совсем не хочется стать воином? Тяжесть клинка в руке, лошадь под тобой идет галопом, ветер в лицо… Нет?

— Воин из меня не получится.

— Если ты о своем здоровье…

— Здоровье тут ни при чем, Дагв. Я совершенно здоров. Просто… Понимаешь, это не для меня. Вот если бы отец разрешил — в Каорен, к Целителям…

— Мы вчера говорили об этом. Отец сказал — через годик. Когда я Вступлю в Стремя, поедем вместе. Я подучусь при казармах, ты — у своих лекарей.

— Вместе? Дагв, правда? Он так сказал? Здорово!

Он улыбается. Он тоже доволен. Брат… Ты даже не знаешь, что сделал для меня, ведь это ты уговорил отца, отец до сих пор боится, что хилый Малыш не проснется как-нибудь утром…

— В общем, пока занимайся с Радварой. Она у нас женщина серьезная, любой экзамен выдержишь…"

Я ждал этого дня, твоего Вступления в Стремя, я верил, что дорога моя начнется в тот день, когда тебе исполнится двадцать пять лет…

Она и началась в Тот день, моя дорога. И даже — в Каорен. Только вот вместо тебя Сущие дали мне в спутники Гатвара, вместо Целителей — совсем других наставников, вместо…

Раз-два — нету.

Дагварен Эдаваргон, услышь меня. Прими выкуп за кровь, что неправедно отнята. Прими выкуп, брат мой, и пребудь отныне в Покое.

Огонек вспыхнул, и усмехнулся, совсем как Дагварен. Мир и покой тебе, Вступивший в Стремя. Мир и покой.

Я подкинул пару веточек потолще.

Гедагвар, Лагдаван, не вижу вас порознь. Вы все время были рядом, где один, там и другой… Услышьте меня, сыновья моего дяди, это я, Малыш Рел, принес вам выкуп за раны ваши, за боль, за кровь, что окропила Большую Залу…

"— Нет, вы только посмотрите на него! — Лагдаван спрыгивает с коня, хватает меня за плечи, — Экая жердь вымахала!

— Только мясца маловато, кости одни, — фыркает Гедагвар. — Ну, да это нам, воякам, мясо надобно, а знахарь вообще травой питается, а, Рел?

— Вот еще! Между прочим, сами ко мне прибежите — ах, братишка, раны боевые ноют, спать не дают, ах, голова с похмелья разламывается, ах, жена рожать собирается, а я боюсь…

Они хохочут, хлопают себя по бедрам, приседают, крутят головами.

— Это ты у нас — жених, а мы пока как-то семьей обзаводиться не торопимся. Так что это твоя красавица Литаонелл будет на сносях, а мы придем тебе сочувствовать.

— Да ну вас.

Откуда они вообще узнали?.. Неужели так заметно, что мы с Литаонелл обменялись Дарами?..

Снова — довольный рёгот на две глотки. Уели и счастливы.

— Ну-ка, парни, — подъезжает дядя, и злоязычные кузены ловко снимают его с седла, Гедагвар подает палку, Лагдаван оправляет плащ.

— Здравствуй, дядя.

— Здравствуй, Малыш. Допекли тебя эти олухи? Не расстраивайся, это они из зависти."

Он хромает к Большому Крыльцу, отец уже вышел встречать. Гедагвар и Лагдаван тоже идут здороваться…

Примите выкуп, Эдаваргоны. Примите выкуп и пребудьте отныне в Покое…

Альсарена Треверра

На кухне пью молоко из глинянной кружки и ем вчерашний пирог. Я опять опоздала к завтраку, но к моим опозданиям все давно привыкли. Иверена так и сказала: "Понятно, почему наша тихоня переселилась в гиротскую башню. чтобы ее не будили по утрам." Я только хмыкнула. Знала бы эта светская львица истинную причину, взвыла бы от зависти.