Кристоф Хардебуш - Ритуал тьмы

Жюли Рекамье — хозяйка литературного салона в Париже, близкая подруга мадам де Сталь.

26

Когда Никколо пришел на виллу Диодати, было уже за полночь. Трое англичан ждали его.

— Время настало, — вместо приветствия сказал Байрон.

В этот момент все сомнения юноши развеялись. Время действительно настало.

— Да, — твердо ответил он.

Он чувствовал на себе взгляды остальных, но они не смущали его, наоборот, он ощущал, что все рады его присутствию.

Они направились к двери и завернулись в накидки. Плащ окутывал Никколо мягким теплом. По словам Байрона, вскоре ему не нужна будет одежда, и природа станет для него домом, а ветер и дождь принесут такое же наслаждение, как и ясный солнечный день.

Впереди шел Байрон, за ним — Никколо, а замыкали шествие Шелли и Полидори, ступавшие плечом к плечу в необычном для них согласии. Две лампы освещали путь.

Снаружи дул сильный ветер, развевая полы плащей. Повернувшись к озеру спиной, друзья стали подниматься к холмам и виноградникам, направляясь прочь от Колони. Вдалеке виднелись огни Женевы — даже ночью в городе на Роне не было темно. Но вскоре они свернули за холм, и огоньки скрылись из виду.

Время от времени Полидори начинал что-то говорить — о полях и лугах, о предстоящем пути, но торжественность момента и его заставила замолчать.

Они шли по тому самому лесу, в котором Никколо стал свидетелем их ритуала. В слабом свете ламп деревья казались темными призраками, тянувшими к ним костлявые пальцы. Но Байрон не обращал на все это внимания.

Остановившись на поляне у руин, лорд опустил лампу на землю и снял накидку. Его волнистые волосы трепетали на ветру. Закрыв глаза, он запрокинул голову.

— Я чувствую луну за покровом туч. Сегодня хорошая луна. Наша луна.

Он жестом подозвал Никколо, и юноша, сняв плащ, подошел к нему. Взглянув на него с непонятным выражением лица, лорд убрал прядь волос со лба Вивиани.

Шелли и Полидори замерли на краю поляны. Сегодня они были лишь зрителями, давшими свое согласие на проведение ритуала.

Без лишних слов Байрон снял камзол и расстегнул рубашку, Никколо же полностью обнажил торс. Кожа мгновенно покрылась мурашками, и юноша задрожал от ветра — а может быть, от взгляда лорда, в котором слились обещание блаженства и вечных мук.

— Сегодня ночью мы собрались здесь, чтобы принять еще одного члена в наши ряды, — хрипло начал Байрон, и Никколо понял, что лорд тоже волнуется. — Здесь, на берегах Женевского озера, мы сможем основать новое общество, где тело будет цениться не меньше души, где наши заслуги принесут нам славу, а наши дела — освобождение.

Шелли и Полидори дружно закивали, а Байрон, нагнувшись, достал из-под груды одежды металлическую чашу и кинжал.

Мечтательно улыбнувшись, лорд протянул Вивиани чашу. Его рука мягко легла на плечо юноши, и тот опустился на колени.

— Что я должен делать? — прошептал Никколо.

— Я пущу тебе и себе кровь, она смешается, а потом… что ж, потом я тебя укушу, — должно быть, он увидел выражение лица Вивиани в этот момент. — Не бойся, — склонившись к его уху, прошептал лорд. — Я буду нежен.

Он подмигнул Никколо. Вокруг было холодно, но юношу бросило в жар, и он чувствовал, что на лбу у него выступили капельки пота.

Острие кинжала легко скользнуло по его шее, коснулось горла, а затем впилось в грудь. От острой боли Никколо охнул, но в то же время ощутил поразительную силу, и это чувство затмило все остальное. Кровь из раны потекла по животу, и юноша закрыл глаза. На его плечи упали горячие капли, теплая чужая кровь собралась в ямке над ключицами, смешиваясь с его собственной.

Вивиани подставил под нее чашу, а волосы у него на затылке встали дыбом. Он ждал укуса. Волнение смешалось с возбуждением. Ему так хотелось почувствовать этот укус. Сейчас все его естество жаждало только этого.

Но тут прозвучал выстрел, чаша вылетела у него из рук, и Никколо отбросило в сторону.

27

За последние дни Людовико дважды поменял квартиру, продолжая платить за снятые комнаты, чтобы хозяева домов думали, что он действительно там живет. Он даже выходил на улицу днем, хотя ненавидел солнечный свет.

Сейчас наступила ночь, и граф отправился на поиски добычи. Ему нужна была кровь. Тьма в нем была голодна, и он ничего не мог противопоставить этому голоду. Жажда теплой свежей крови не давала ему покоя. Вампира била дрожь. Когда он утолял эту жажду, вернее, когда на мгновение голод становился меньше, мысль о металлическом привкусе крови вызывала в нем тошноту, но, когда жажда возвращалась вновь, тошнота забывалась, сменяясь радостным ожиданием насыщения.

Охотиться было легко, и только если Людовико не пил крови довольно долго, жажда мешала ему думать, превращая в дикого зверя, и приходилось тратить все силы на самоконтроль. Нужно было лишь регулярно утолять свой темный голод, и тогда никаких проблем не возникало. А пока его разум не был замутнен, добычу найти было несложно. Звериные инстинкты сами вели его к жертвам. Людовико выбирал тех, кто сам носил в себе Тьму — слабее, чем у вампира, но все же Тьму. Графа влекло все темное в людях — ненависть, похоть, зависть, гордыня, нетерпимость и прочее, что они так тщательно скрывали от окружающего мира, и только Людовико благодаря своей Тьме мог разглядеть в них гниль души за фасадом благопристойности.

Иногда графу хотелось думать, будто он уменьшает зло в этом мире, но он знал, что это неправда. Он убивал, и не раз. Сейчас он уже не помнил лиц своих жертв: эти люди были бедными и богатыми, молодыми и старыми, дворянами и простолюдинами. Долгие годы жизни принесли Людовико опыт и терпение, по голод всегда оставался в его душе, холодный и темный, бездонная бочка, которую он тщетно пытался наполнить.

Рядом с Валентиной голод почти утихал — он чувствовался, но не имел такого значения, как прежде.

Валентина была сейчас на вилле Лиотаров, далеко от него. Поправив камзол, вампир зашагал в темные кварталы, где поджидали клиентов проститутки. Людовико не думал, что люди здесь хуже, чем где бы то ни было, но так действовать было проще — властям не было дела до этих девушек. Их услугами пользовались многие, а слушать не хотел никто. Карнштайн мрачно улыбнулся, подумав о набожных жителях города, — они с таким презрением относились к проституткам, и тем не менее падшие женщины неплохо зарабатывали.

Его мысли вновь вернулись к Валентине. От голода он грезил о ее крови, о синей жилке, бившейся на шее под светлой кожей, но он знал, что его чувства никогда не позволят ему испить из ее вены. Людовико понимал, что не сможет лишить эту девушку воли, видеть в ней добычу. Валентине даже удалось пробудить в нем давно забытое ощущение — сочувствие. Из-за нее он решил больше не питаться кровью ее матери, хотя теперь ему и пришлось мучиться от жажды.