Ольга Малашкина - Три смерти и Даша (СИ)

Женщина несколько оторопела от такой наглости. Она хотела было отодвинуть нахального старика с пути, но побрезговала к нему прикасаться. "Пошел вон с дороги", — сказала она.

— И в этот раз ты мне хлебушка не дашь? — спросил дядя Витя, смотря на нее жалобным, просящим взглядом.

— Нет! Уйди прочь!

— И сигаретки у тебя не будет? — совсем без надежды в голосе спросил старик.

— Для тебя у меня ничего нет! Убирайся!

— А покупателя для квартиры ты уже нашла? — сладко улыбаясь и смотря на нее с нежностью, поинтересовался дядя Витя.

— Нашла, — неожиданно для самой себя ответила она: Убирайся прочь!

Но дядя Витя не двинулся с места. Женщина хотела было уже пойти на таран, несмотря на чувство брезгливости к старику, но тот вдруг посмотрел на нее таким тяжелым и полным злобы взглядом, что она против воли осталась на месте. Старик словно бы загипнотизировал ее.

— Постой, — сказал он: Мы, ведь еще не договорили. Знаешь, возможно, то, что я скажу, покажется тебе глупым. Я ведь, как и ты, всегда убивал только ради выгоды. Бывало, конечно, что и для самозащиты, но тебе вряд ли это знакомо.

Тебе, наверное, покажется странным, но ты меня очень разозлила. Я не имею привычки никого осуждать, но до убийства бедных стариков даже я никогда не опускался. С теми, кого убивал я, мы были на равных, как дикие звери. А тот старик никогда не смог бы от тебя защититься.

Знаешь, обычно мне наплевать на себя и других, но на этот раз ты меня сильно разозлила. Я не вершитель правосудия. Наоборот, я всегда их ненавидел и всегда буду ненавидеть. Я и сам не знаю, зачем мне тебя убивать. Наверное, просто с годами становишься сентиментальным.

Все время пока старик говорил, он оживленно жестикулировал. Неприятная женщина отметила про себя, что дядя Витя двигается не через усилие, как все старики. Наоборот, он двигался легко, как молодой, физически развитый парень. Она удивилась этому со спокойствием, обычно предшествующем смерти.

Окончив говорить старик сунул руки под рубашку и красивым картинным жестом, как это обычно делают герои японских или исторических боевиков, вытащил уже знакомые нам ножи.

Неприятная женщина заворожено посмотрела на блеск ласкового утреннего солнца на длинных лезвиях и на узорные рукоятки. "Они, наверное, стоят немалых денег", — было ее последней мыслью.

Она попыталась было слабо воспротивиться, но увидела за спиной у старика высокого мужчину в черном и поняла, что это бесполезно.

Дядя Витя дважды взмахнул ножами, скрестив и разведя руки. И этот жест был эффектен и отработан до автоматизма. Двумя движениями он перерезал неприятной женщине вены на шее и руках. По рукам потекла кровь, а из вен на шее полилась фонтаном, забрызгав стены и лестницу. Женщина некоторое время постояла, недоуменно глядя прямо перед собой, потом, ослабев, села на ступеньки, потом — легла. Кровь из вен на шее выливалась толчками, в такт угасающему ритму сердца. Неприятная женщина почувствовала страшную слабость и закрыла глаза, уснув в последний раз в жизни. Перед тем, как закрыть глаза, она увидела мужчину в черном, наклонившегося к ней. А еще она увидела, как дядя Витя вытер ножи об ее чистую юбку.

Старик спокойно вышел из подъезда. Никто не видел ни как он туда заходил, ни как выходил оттуда.

Вообще‑то Даша была не склонна к истерическим воплям. Но, когда она, открыв дверь, увидела соседку, островом лежавшую посреди целого озера крови, то именно такой вопль у нее и вырвался. Прибежавшая на вопль Роза закричала автоматически, раньше, чем успела подумать. Роза кричала долго и громко, на одной ноте. В конце концов, на вопли двух любимых женщин нехотя приковылял Валентин. Он брезгливо посмотрел на кровь и мертвую соседку и, громко матерясь, пошел вызывать милицию.

Это убийство было первым за день. Толком не выспавшаяся опергруппа приехала довольно быстро. И осмотрели место преступления они оперативно. Только, никто из них не предполагал, что в ходе осмотра возникнут сложности.

А возникли такие сложности, о которых не слышали даже опытные следователи. Во первых: на месте преступления были обнаружены отпечатки пальцев, принадлежавшие, по — видимому, убийце. Но, отпечатки были какие‑то странные. Причем, странные настолько, что для того, чтобы найти преступника, пришлось бы дактилоскопировать весь город.

Во — вторых: собака не смогла взять след. Тогда решили послать за кинологом Ивановым. У его Джульбарса, несмотря на возраст, таких проблем никогда не возникало.

В это время Серафим опрашивал жильцов. От двух понятых — Розы и Валентина — он так и не смог добиться ничего более или менее вразумительного. Брать показания у Даши он не имел права — ей еще не исполнилось шестнадцати. А Роза поведала ему мало.

"Значит, мы с Валей завтракали. А Дашка уже поела и пошла в школу. Вдруг слышу — кричит. Ну, я и побежала, узнать, что случилось. А как увидела, то сама как заору. Соседка, значит, лежит вся в крови и уже мертвая. Ну, и все, наверное.

Нет, я ничего не слышала. Хотя, подождите. Слышала, как она из дому вышла, дверью‑то хлопнула. Она всегда ею хлопала. Как по лестнице спускалась, слышала. Туфли‑то у нее с набойками, так ее за километр слышно, как она топает. Вернее, топала. Потом слышу — остановилась.

Да, вроде, с кем‑то разговаривала. Орала на кого‑то. Она злющая была — постоянно на всех орала. Ладно, я знаю, как ей хайло заткнуть, а‑то некоторые ее боялись, слова поперек ей не смели сказать. Что? С кем разговаривала, спрашиваете. А я откуда знаю. Я и второго голоса не слышала. Еще подумала: сама с собой, что ли, эта дура треплется. Какого звука? А, падающего тела. Нет, не слышала. И как дверь хлопнула, не слышала. Я еще подумала: она там что — заснула. Нет, и шагов не слышала. И не видела никого. Да, говорю же — не видела. Что я, дура что ли — в такую рань из дома выходить. Если бы не Дашка, так я бы и не вышла.

Про нее? Про Дашку, что ли? А зачем вам моя Дашка? А — а-а, про убитую. Да, что я могу про нее рассказать? Ну, жила одна. Лет пять, как переехала сюда. Родственники? Не знаю. Нет, не ходил к ней никто. Враги? Да, наверное, были. У нее здесь пол двора врагов. Еще б им у нее не быть, у такой крысы. А после того, как старика уморила, наверное, еще прибавилось. Что? Да, над стариком опеку оформила, не ухаживала за ним толком, вот он и помер. Он, ведь до нее бодренький был, только одинокий очень. Жалко его. А эту крысу правильно зарезали. Так ей, сволочи, и надо".

Серафим привычно переводил этот эмоциональный монолог на сухой язык протокола. От Валентина он добился еще меньше. Тот ничего не слышал и про соседку ничего не знал.