Нил Гейман - Американские боги (др. перевод)

— Можешь называть меня Мама-джи, — сказала она.

— А меня зовут Тень, Мама-джи, — ответил он.

— И что вы думаете насчет планов вашего работодателя, мистер Тень?

Он притормозил, пропуская рванувший на обгон огромный черный грузовик, который в благодарность тут же обдал их брызгами.

— Он особо не распространяется, а я не задаю лишних вопросов, — сказал Тень.

— Сдается мне, хочется ему последней битвы. Он хочет, чтобы мы ушли в блеске славы. Вот чего он добивается. А мы за это время настолько успели поглупеть и состариться, что наверняка найдутся среди нас такие, кто встанет под его знамена.

— Мне деньги платят не за то, чтобы я вопросы задавал, Мама-джи, — сказал Тень, и салон машины огласился ее мелодичным смехом.

Человек, сидевший на заднем сиденье, — не странного вида молодой человек, а тот, другой — что-то сказал, и Тень ему даже ответил, но убей его бог, если через секунду он смог бы вспомнить хоть единое слово из того, что сказал.

Странного вида молодой человек вообще ничего не говорил, но по ходу дела начал что-то напевать себе под нос: этакое густое, раскатистое мычание на басовой ноте, от которого салон автомобиля понемногу начал вибрировать и дрожать.

Этот молодой человек росту был среднего, но тело у него было довольно необычной формы: Тени и раньше доводилось слышать метафору насчет людей, у которых грудь как пивная бочка, но живого представителя видать не случалось. А у этого парня грудь именно что и была как бочка, и ноги — ну да, точь-в-точь как брусья, а руки — как свиные окорока, не больше и не меньше. Одет он был в черную парку с капюшоном, несколько свитеров, джинсовый комбинезон, а к этому — совершенно не по погоде и в полном противоречии с остальным его костюмом — прилагались белые туфли-тенниски, размером и формой как две обувные коробки. Пальцы его напоминали сардельки, с плоскими квадратными ногтями.

— Ну и голосок у вас, — сказал Тень с водительского сиденья.

— Прошу прощенья, — сказал странного вида молодой человек извиняющимся тоном и все тем же густым басом. И гудеть перестал.

— Да нет, мне нравится, — сказал Тень. — Я не против.

Странного вида молодой человек немного поколебался, а потом снова начал гудеть, и бас его не стал ни тоном жиже. Только на сей раз сквозь общий тон можно было расслышать слова, а вернее — одно и то же слово:

— Ниже, ниже, ниже, — пел он так, что окна ходили ходуном. — Ниже ниже ниже, ниже ниже, ниже ниже.

На карнизах жилых домов и прочих зданий, мимо которых они ехали, перемигивались самые разнообразные рождественские гирлянды: от спорадически вспыхивавших обычных желтых лампочек до огромных электрических картин с медведями, снеговиками и разноцветными звездами.

Тень вырулил к ресторану, большому, похожему на амбар зданию, выпустил пассажиров через переднюю дверь и отогнал машину на стоянку. Ему захотелось пройтись до ресторана пешком, по холодку, чтобы проветриться.

Машину он припарковал возле черной фуры. Интересно, подумал он, а это не та же ли самая, что обогнала нас на шоссе. Он запер машину и немного постоял возле нее, выдыхая в воздух облачка пара.

Он представил себе, как сейчас в ресторане Среда рассаживает гостей вокруг большого стола, стараясь каждого устроить поудобнее. Н-да, подумал Тень, что если я и правда вез сегодня на переднем сиденье богиню Кали, и потом подумал — а кто же в это время ехал на заднем…

— Эй, земляк, огоньку не найдется? — раздался смутно знакомый голос, и Тень обернулся, чтобы сказать нет и извиниться, но дуло пистолета уже ударило его под левый глаз, и он потерял равновесие. Перед тем как упасть, он вытянул перед собой руку, чтобы приземлиться помягче. Кто-то уже успел сунуть ему в рот какую-то мягкую дрянь, чтобы он не вздумал шуметь, и затолкал поглубже в глотку: спокойными уверенными движениями, будто мясник потрошит курицу.

Тень попытался закричать, чтобы предупредить Среду, чтобы предупредить их всех, но изо рта у него донеслось разве что сдавленное мычание.

— Птички в клетке, — сказал все тот же смутно знакомый голос. — Все на местах? — Ответ пришел по рации, искаженный помехами до полной неразличимости. — Вперед, ребята, и чтобы ни одна тварь у меня не ушла.

— А с этим громилой что делать? — спросил другой голос.

— Упаковать и на хрен его отсюда, — ответил первый.

На голову Тени накинули нечто вроде мешка, запястья и щиколотки замотали клейкой лентой, забросили его в кузов фуры и увезли прочь.

В крохотной каморке, где его заперли, окон не было. Был пластмассовый стул, легкий складной стол и ведро с крышкой, которое служило Тени вместо туалета. Еще на полу был кусок желтой пенки футов шесть в длину и сиротское одеяло с коричневым пятном в центре, засохшим так давно, что теперь уже невозможно было разобрать, кровь это, дерьмо или какая-то съедобная субстанция. Тени это было без разницы — он особо и не приглядывался. Потолок был довольно высокий, и на нем — голая электрическая лампочка, забранная железной решеткой, а вот выключателя в комнате Тень отыскать не смог. Свет горел всегда. И ручки на внутренней стороне двери тоже не предполагалось.

Он хотел есть.

После того как агенты затолкали его в комнату, срезали со щиколоток и запястий скотч и оставили в покое, первое, что сделал Тень — внимательнейшим образом прошелся по всей комнате. Выстукал стены. Звук был металлический, глухой. Под самым потолком — зарешеченное вентиляционное отверстие. Дверь заперта намертво.

Из-под левого глаза у него медленно сочилась кровь. Голова болела.

Пол ничем не был застелен. Он простучал его. Тот же самый металл, что и на стенах.

Он снял с ведра крышку, отлил и вернул крышку на место. Судя по часам, с момента налета на ресторан прошло часа четыре, не больше.

Бумажника при нем не было, а вот монеты они трогать не стали.

Он сел на стул, к карточному столику, покрытому зеленым, сплошь в подпалинах от сигарет сукном. Сначала Тень поупражнялся в «проталкивании» монет через стол. Потом отобрал два четвертака и отработал «бессмысленную передачу».

Один четвертак он спрятал в ладони правой руки, а другой взял в левую, открыто зажав его между указательным и большим пальцами. Потом сделал вид, что забирает четвертак из левой, притом, что на самом деле монетка скатилась в кулак той же руки, а сам раскрыл правую ладонь и показал четвертак, который лежал там с самого начала.

Манипуляции с монетами были хороши уже тем, что позволяли больше ни о чем не думать: или, вернее, выполнять их должным образом было практически невозможно, если ты при этом расстроен или зол, так что иллюзионистская техника сама по себе, даже сейчас, когда демонстрировать ее было некому, кроме самого себя — ибо для того, чтобы изобразить простейшее движение, передачу монетки из одной руки в другую, нужно было, во-первых, овладеть достаточно сложными навыками, а во-вторых, полностью сосредоточиться на процессе, — успокаивала и очищала мозги от страха и смятения.