Марья-Искусница и Хозяин костяного замка
Как я в терем вошла, бросилась ко мне нянюшка, обняла крепко.
- Вернулась, голубушка моя! Вернулась, душенька! Надолго ли?
Тут она на Мерлина посмотрела, сощурившись.
- А не тот ли это, - говорит строго, - молодец из Гран-Притании, что моей Марьюшке пред всем честным народом нагрубил?
- И каждый день об этом жалел, - мрачно покаялся колдун.
- Исправился он, - поддержала я. – Добрый стал, ласковый, слова грубого не скажет…
Мерлин глазами сверкнул, но промолчал.
- Так поладили? Это хорошо, - обрадовалась нянюшка, слезы утирая. – А то тут столько воинов молодых свататься приезжало, из вашей, из Гран-Притании, Марью искали, а нет ее! Столько женихов упустила, которые никакого проклятья не боятся! - тут она рукой махнула. – Да зачем же я о них, если вы вдвоем приехали? Свадебку, небось, играть думаете? Или, - тут она подслеповато в плащ Мерлина на моих плечах всмотрелась, - уже, раз плащом своим ее накрыл? В старые времена других обрядов не было, плаща хватало.
- Нет еще, нянюшка, - торопливо проговорила я, видя, как Мерлин тоже на плащ посмотрел и усмехнулся задумчиво.
- Ну хоть звал? - сурово вопросила няня. На лица наши каменные посмотрела и снова рукой махнула пухлой. – Ну, это дело ваше. Да надо же Алене сообщить скорее! – спохватилась она. - Заезжали они к нам каждую седьмицу, про тебя спрашивали, а я и не знаю ничего!
- Алене я сама яблочко по блюдечку покатаю, если удастся все. А надолго ли вернулась, сейчас и узнаем, - сказала я и Мерлину в глаза заглянула жалобно. – Пойдем к батюшке поскорее, уж сил никаких нет ждать!
Зашли мы в комнату батюшкину. Спит он как прежде, сладко, с похрапыванием, только исхудал весь, и борода длинная отросла. Раньше-то в теле был, ручищами подковы гнул, а теперь… Тяжело на него глядеть. Я у кровати встав, с нянюшкой обнялась крепко и стала за Мерлином наблюдать.
Достал колдун из сумки крошечный кувшинчик с зельем, открыл крышечку – и потянуло по комнате духом медовым, радостным. Открыл он отцу рот, зельем покапал, и я дыхание затаила: потек по коже батюшкиной солнечный свет, вздохнул он несколько раз, глаза силясь открыть… стали вдруг видимыми путы черные, дымные, его обвивающие, истончились, пылью черной посыпались…
…и потух свет золотой, и снова отец задышал спокойно, а проклятье темное, не до конца побежденное, тоже невидимым стало.
Я руку ко рту от отчаяния поднесла и на Мерлина посмотрела. А он головой покачал, зубы сжимая.
- Не вышло, - сказал глухо. – Силы мало в зелье, чтобы проклятье порвать.
Я губы кривлю, на него смотрю – страшно мне. А он взглядом тяжелым меня окинул и отвернулся.
- Ну, - проговорил в сторону, - видно, никуда не денешься. Идем, Марья. Мало времени у нас, нужно в Лэндон лететь.
- Хозяюшка! Да куда же ты! Марьюшка! – снова заплакала старая няня. – Да хоть пирожков поешь на дорогу!
А я ее обняла руками дрожащими, в лоб поцеловала. И слов нет. Как про замужество и ночь брачную шутить – так оно все легко, а как подумаю, что вот уже, сегодня в постель одну ляжем, так едва сознание не теряю.
- Не плачь, старая, - проговорил колдун мрачно. - Скоро хозяйка вернется твоя. Завтра и вернется.
- Правда? – нянюшка у меня спросила, в глаза с надеждой заглядывая.
А у меня как ножом по сердцу провели. И холодно мне стало, и больно.
- Правда, - сказала тихо и еще раз обняла. – Правда, милая.
Вышли мы во двор. Нянюшка мне целую корзину пирожков вручила, да еще и кувшин с компотом ягодным! Мерлин на коня вскочил, на меня сверху глянул.
- Ну что, - спросил сквозь зубы, руку протягивая - готова? Повезу тебя сразу к королю, он нас волей своей и обвенчает. Завтра утром вернемся в замок, я лист золотой в зелье положу и тут же к отцу твоему полетим.
- Готова, - сказала я, руку ему в руку вкладывая. Он меня к себе и поднял, снова обнял крепко, и мы под взглядами челяди опять в небеса улетели.
Долго летели. Но не спала я в этот раз – смотрела на землю сквозь облака, пирожки жевала и думу думала, как же жить-то дальше. И Мерлин молчал, меня придерживая и то и дело руку в корзину с пирожками запуская.
Только Облако то и дело весело ржал и по тучкам скакать принимался, как жеребенок несмышленный. Ну никакой чуткости у коней этих волшебных!
