Небесные ключи (СИ) - Богинска Дара

— Чего ты хочешь?

Под рукой Джоланта затрещали его кости и Гвидо поморщился. Он освободился, крутанув запястьем, и сделал шаг от стола, сложил руки за спиной и тряхнул головой, как делал всегда, когда нервничал. Привычка с детства: мать била его по рукам, когда он нервно грыз ногти, потому он стал постоянно что-то вертеть в пальцах, но это ей тоже не нравилось. В итоге он стал убирать ладони за крестец. Было приятно найти знакомые черты у, кажется, ставшего совсем чужим человека. Джолант бы даже улыбнулся, да не хотелось, ситуация не располагала.

Сначала брат заставил его вляпаться в эту… божественно-медицинскую муть, а теперь тянет его в политику? Цели государств и сильных мира сего казались такими смешными и незначительными по сравнению с концом мира, что это вызывало недоумение и почему-то — обиду. Как если бы вы готовились сделать что-то великое, а вместо этого решили сходить в хлев и покрутить коровам хвосты со скуки.

— Я же говорил тебе, — огрызнулся Гвидо.

Джолант напирал, шагнул ближе и положил ладони на стол, незаметно сладко потянув поясницу. Боль отступила на миг и ударила снова, и с этим голос ключника зарычал:

— Ты вешал мне на уши всю эту чушь! «Ты — живая Кость Мира, Джолант! Мы спасены, Джолант!» Все дело решалась порцией твоей отравы и Чонсой, верно? Теперь Чонса черт знает где, а ты говоришь мне о какой-то политике? Вот я и спрашиваю: чего ты хочешь?! От меня.

Гвидо растерялся. Лицо у него приобрело карикатурное, почти детское выражение обиды, губы изогнулись вниз, а брови сошлись у переносицы. Но Джолант был непреклонен.

— Если ты пытаешься дергать меня за ниточки, я хочу знать, какую роль я исполняю. Так будет честно. Хватит недоговорок, брат.

Выражение на узком лице не изменилось. Такая же обида, но Джоланту было плевать на тонкую душевную организацию своего братца. Он смотрел прямо ему в глаза.

Дело было вот как: всю жизнь Джо получал приказы и воспитывался, как служебная собака. Принеси, защити, апорт, фас. Но к этому часу в его жизни произошло слишком многое. Он потерял всех, кого любил, а единственный родной человек преследовал свои цели, исполнителем которых решил сделать его. Не спрашивая согласия и не интересуясь мнением. Возможно, он даже больше не считает его братом. Горечь скопилась в груди тем самым змеиным ядом. Дошло наконец, Колючка? «Вознесенцы» столько лет использовали малефиков по своему разумению, а теперь ты сам стал простым инструментом, и каково это? Таскал волк — потащили и волка. И, пусть он был никем в своих же глазах, этот Джо-Колючка, Калека-Одноножка, но при этом был и оставался племянником Константина Великого, императора Шормаару, и сыном Калахана Мэлруда, правителя Бринмора. Щенок, но самых благородных кровей. Справный инструмент в умелых руках медика.

Гвидо опустил ресницы и обошел стол. Достал письмо из тумбочки и молча, угрюмо передал его Лорке. Написано было на шорском. Это шутка? Джолант поднял почерневшие от раздражения глаза.

— И что я держу в руках?

— Папочка соскучился и хочет видеть тебя. Он умирает, — в голосе — ни капли сочувствия, но на удивление — и для Джо это прозвучало как что-то, не имеющее к нему отношения, — И, если верить нашему человеку, через месяц Константин нападет на Бринмор.

Джо приподнял бровь, продолжая вопросительно пялиться на Гвидо.

— А я хочу, чтобы все это закончилось. Эта война, если она случится… Она будет последней в истории Бринмора.

— Я думал, тебе плевать на Бринмор. Как ты назвал церковь? Вознесенцы…

Движения рук Гвидо — нервные, быстрые и порывистые. Сплел пальцы, потянул ладонь. Хрустнул костяшками, средний-безымянный-указательный. Он словно танцевал руками. Или плел свою сеть. Красивые, тонкие, паучьи пальцы талантливого врача. А чей ум? Политика? Интригана?

— Война так же неизбежна, как смерть от клыков химер, — начал он, в задумчивости растягивая гласные на иноземный, шорский манер, — но неужели ты думаешь, что, если Шор победит, всё будет плохо? Подумай: может, Бринмор и следовало бы стереть с лица земли. Такая авантюра… Конец света — это не случайное стечение обстоятельств, ты в курсе? Это операция, это план… И он не мог пройти мимо верхушки Бринмора и его церковных псов. Рыба гниет с головы. И возможно, смерть твоего отца — это хорошая возможность…

— Для чего?

Гвидо нетерпеливо пристукнул по столу костяшками. Мол, как до тебя не дойдет?

— Занять его место. Исправить всё! Вступить в союз с Шором!

Сердце упало. Джо сел прямо на пол — не выдержал веса своего тела на протезе и растянулся снова, унизительно. Унизительно! Недостойно короля. Недостойно принца! У него не то что колени — руки тряслись. Голос дрожал, но спросил он совсем не то, что вертелось на языке, что истерикой билось в голове. Он спросил:

— Операция? План? Кому могло прийти в голову… Совершить такое?

Гвидо молчал мучительно долго. А когда заговорил — его голос, вначале тихий, взлетел, расправил крылья, зазвучал гулко и чуждо, и Джоланту захотелось отползти прочь, закрыть глаза ушами, не слышать, не верить в это.

Потому что наконец всё становилось на свои места. Так с болью вправляют плохо сросшуюся кость. Что-то подобное, должно быть, чувствовал Джо, когда шорка пилила ему ногу, избавляя тело от мертвой плоти.

— Мне. Нам. Культу Семерых. Да… Да! Богов — Семь, как дверей человека: два глаза, два уха, две ноздри и рот. Семь, как небес и кругов ада, как грехов и цветов в радуге. Как дней недели! Как нот! Как великих алхимических элементов! Как богов у старого Шормаару — Ан и Ашур, Энлиль и Энки, Иштар, Мардук и Нанна! Знаешь, что Энлиль — это Малакий? Что Мардук — это Марвид? Нет? Конечно, нет! Бринмор забыл это все!

Гвидо уронил руки, раскинувшиеся было, как крылья птицы. Он тихо добавил:

— Мы просто хотели, чтобы он вспомнил. Чтобы все они… все вспомнили, заглянув в лицо Забытым Семерым. Ты спрашивал, чего я хочу?

Джо сидел, обхватив голову руками. Он начал видеть. Впервые услышал настоящий голос своего брата, его мысли, и утонул в их потустороннем движении, непонятном уму простого смертного. Гвидо же выдохнул, поправил растрепанные русые волосы и спокойно плеснул себе вина. Отпил, прополоскал горло и чмокнул губами. Стукнул бокалом о стол.

— Ты спрашивал, чего хочу я? Исправить дерьмо, которое сотворил. И чтобы ты мне в этом помог. Теперь тебе понятно, — он скривился, и хотелось верить, что от кислого вкуса шорского винограда, — братец?

Жесткие слова. Так вот какой Гвидо на самом деле: не было больше ребенка, которого помнил Джолант, того нерешительного и тихого мальчика, плачущего на заднем дворе, когда его мама решила сварить бульона и убила любимую курочку-Чернушку. Этот присел бы рядом с ребенком, с чьего длинного носа капали сопли и слезы, и начал объяснять о логике, о необходимости и о том, что кто-то создан, чтобы его сожрали. И при этом бы размахивал руками и вещал о силе древних языческих богов.

Сдержать «приятно познакомиться» оказалось сложнее, чем взять себя в руки. Джолант сбледнул от боги, но поднялся на ноги, пусть и с трудом подтащив протез. Один из ремешков на бедре разошелся и пришлось застегивать сложную конструкцию заново. Привычный ритуал уменьшил дрожь в руках, дал время обоим перевести дух, но Джолант всё равно едва ли был в себе.

— И что теперь? Ворвемся в Канноне? Кинем в Калахана известием о том, что его сын выжил? Нам никто не поверит.

— Глупости! У нас есть поверенные, есть законники, а они могут и пастушка из Лимы сделать королем, не то что бастарда рода Мэлрудов. Но пока соваться в Канноне — плохая идея.

— Почему?

— Потому что меня туда пригласил лично прелат Тито и глава нашего культа. Это, сам понимаешь, дурное сочетание. Ну, нет. Скорее вот, — Гвидо отодвинул рукой карты, шуршащие бумаги, иные какие-то обрывки и свитки писем, поманил к себе брата. Случившаяся вспышка никак на нем не отразилась, легкая улыбка вернулась на его губы, холодно поблескивали серые глаза. Паучьи пальцы звонко выбили трель по тубусу с письмом, которое он передал Джоланту. На этот раз было читаемо. Хоть что-то, чтобы Джо перестал чувствовать себя дураком.