Анджей Спаковский - Дорога без возврата

— Госпожа Изольда, — Бранвен упала на колени, склонила голову, — ты вправе ненавидеть меня. Но я не прошу твоего прощения, не перед тобой я провинилась. Тебя я прошу только о милости. Я хочу увидеть его, прекрасная Изольда Белорукая. Я хочу увидеть Тристана.

В глазах Изольды светилась печаль. Только печаль. Голос был тихий, мягкий, спокойный.

— Хорошо, — сказала она. — Ты увидишь его, хотя я поклялась не допустить, чтобы его коснулись чужие глаза и руки. Особенно — ее руки. Руки корнуоллки.

— Она может ведь и не приплыть из Тинтагеля, — прошептала Бранвен, так и не поднявшись с колен.

— Встань, пожалуйста. — Изольда Белорукая подняла голову, и в ее глазах сверкнули влажные бриллианты. — Говоришь, может не приплыть? А я... Я бы босиком побежала по снегу, по терниям, по раскаленным угольям, если бы... Если бы он только позвал меня. Но он не зовет, хоть и знает об этом. Он призывает ту, которая может ведь и не приплыть. Наша жизнь, Бранвен, не устает насмехаться над нами!

Бранвен поднялась с колен. Ее глаза — я ясно видел это — тоже наполнились бриллиантами. Эх, женщины...

— Так иди же к нему, милая Бранвен, — с горечью в голосе сказала Изольда. — Иди и принеси ему то, что я вижу в твоих глазах. Но приготовься к самому худшему. Потому что, когда ты опустишься на колени у его ложа, Тристан бросит тебе в лицо имя, которое не будет твоим именем. Он бросит его тебе в лицо как укор, как обвинение. Иди. Слуги укажут тебе дорогу.

Я остался с ней наедине, с Изольдой Белорукой, когда Бранвен вышла вслед за слугой. Наедине, если не считать капеллана с блестящей тонзурой, склонившегося над молитвенной скамеечкой и бормочущего себе под нос латинскую белиберду. Раньше я его не замечал. Да и был ли он тут все это время? А, черт с ним. Он мне не мешал.

Изольда, все еще машинально ломающая свои белые руки, внимательно глядела на меня. Я искал в ее глазах враждебность и ненависть. Ведь она не могла не знать. Когда выходят замуж за ходячую легенду, то узнают эту легенду в самых мельчайших деталях. А меня, черт побери, мелким не назовешь.

Она смотрела на меня, и что-то странное было в ее взгляде. Потом, подобрав почти невесомое платье у узких бедер, она присела на резное кресло, стиснув пальцы белых рук на подлокотниках.

— Сядь рядом, — сказала она. — Моргольт из Ольстера. Я сел.

О моем поединке с Тристаном из Лионессе кружит множество невероятных, от начала до конца вымышленных историй. В одной меня даже превратили в дракона, которого Тристан победил, формально завоевав тем самым право на Изольду Златокудрую. Хорошо придумано, да? И романтично, и его оправдывает. Действительно, на моем щите был намалеван черный дракон. Наверно, отсюда и пошла выдумка? Потому что ведь любой знает: в действительности драконов в Ирландии нет со времен Кухулина.

Другая байка утверждает, будто бой проходил в Корнуолле, еще до того как Тристан познал Изольду. Это неправда. Выдумка менестрелей. Действительно, король Диармуйд посылал меня к Марку в Тинтагель. Я бывал там не раз и действительно крепко грызся за дань, положенную Диармуйду от корнуоллца хрен его знает по какому поводу. Я политикой не интересовался.

Но в то время ни разу не встречал Тристана. Не встретил я его и когда он в первый раз побывал в Ирландии. Познакомился с ним лишь при его втором посещении, когда он заявился просить для Корнуолла руки Златокудрой. Марк, сын Мейхриона, кузен Великого Артура, пожелал сделать нашу Изольду владычицей Тинтагеля. Двор Диармуйда, как всегда в таких случаях, разделился на тех, кто поддержал такое породнение, и тех, кто был против. Среди последних был и я. Честно говоря, я понятия не имел, в чем там было дело. Я уже говорил, что у меня не было склонностей ни к политике, ни к интригам. В принципе мне было без разницы, за кого выдадут Изольду. Но я любил и умел драться.

План, насколько я его понимал, был прост, его и интригой-то не назовешь. Требовалось сорвать Марку сватовство, не допустить до породнения с Тинтагелем. Чего проще: укокошить посла, и вся недолга. Я выбрал момент, зацепил и оскорбил Тристана, ну и он меня вызвал. Он меня, понимаете? Не наоборот.

Мы дрались в Дун-Лаогайре, на берегу Залива. Я думал, управлюсь с ним запросто. На первый взгляд я раза в два превышал его весом и по меньшей мере двукратно опытом. Во всяком случае, так мне казалось.

Свою ошибку я понял при первой же стычке, когда наши копья разлетелись в щепки. У меня чуть было крестец не переломился, с такой силой он пригвоздил меня к луке седла, еще малость — и повалил бы вместе с конем. Когда он развернулся и, отказавшись от другого копья, выхватил меч, я обрадовался: копья — такое оружие, что при капельке счастья и хорошем верховом коне ловкий мальчишка может разделать даже умелого рыцаря. Меч — другое дело, меч — оружие справедливое. Во всяком случае, так мне кажется.

Ну, постучали мы малость друг друга по щитам. Он сильный был, ровно бык, сильнее, чем я полагал. Дрался классически — декстер, синистр, верх-низ, раз за разом, очень быстро, и это не позволяло мне использовать преимущества опыта, навязать ему мой, не столь классический стиль. Понемногу он стал меня утомлять, поэтому при первой же оказии я не по-рыцарски рубанул его по бедру, под нижний край щита, украшенного поднявшимся на задние лапы львом Лионессе.

Бились бы мы пешими, он бы на ногах не устоял. Но мы бились верхом. Он даже внимания не обратил, что исходит кровью, словно кабан, поливает красным седло, попону, песок. Люди, которые там были, орали как сумасшедшие. Я был уверен, что кровоток свое возьмет, а поскольку и я был близок к пределу, я налетел на него резко, нетерпеливо и неосторожно, чтобы покончить с боем. И ошибся. Подсознательно я держал щит низко, думая, что он ответит мне таким же самым скверным предательским нижним ударом. И тут что-то полыхнуло у меня в глазах. Что было дальше — не знаю.

Не знаю. Не знаю, что было дальше, подумал я, глядя на белые руки Изольды. Возможно ли такое? Или была только та вспышка, в Дун-Лаогайре, мрачный коридор и сразу после этого серо-белое побережье и замок Карэ?

Возможно ли такое?

И тут же, как готовый ответ, как неопровержимое доказательство, как неоспоримый аргумент, всплыли картины, явились лица, имена, слова, краски и запахи. В них было все, каждый, самый коротенький денек. И зимние дни, краткие, туманно просвечивающие сквозь рыбьи пузыри в окнах, и весенние, теплые, пахнущие дождем и исходящей паром землей. Дни летние, долгие и жаркие, желтые от солнца и подсолнухов. Дни осенние, покрытые многоцветной мозаикой склоны в Эмайн-Маха. И все, что случилось в те дни, — походы, бои, переходы, торжества, женщины, снова битвы, снова пиры и снова женщины. Огни Бельтайна и дымы Самайна. Все. Все, что произошло с того боя в Дун-Лаогайре до этого иссеченного моросящим дождем дня на армориканском побережье.