Ойроэн (СИ) - Кочешкова Елена А. "Golde"

Впрочем, украшений здесь все же было немного. Духам на самом деле не так важно, что именно ты оставляешь, золото или тонкую полоску ткани от своей рубахи или платка. Я провела рукой по стволу вяза, украшенному множеством разноцветных ленточек. Алая, синяя, белая, темно-бурая, голубая... Каждая лента – чья-то судьба, чье-то загаданное или сбывшееся желание. Я знала, что чаще всего женщины просили здесь у степной земли, чтобы та помогла им зачать дитя, но мне это было уже без надобности. Больше рожать я не собиралась. Никогда. Одна только мысль о других наследниках повергала меня в ужас.

Но ничто не мешало мне попросить о чем-нибудь другом.

Я опустилась в траву под деревом, прислонилась затылком к теплому шершавому стволу и закрыла глаза.

Что же мне загадать? Что сказать духам?

В голове было пусто.

Я перестала понимать, чего мне хочется на самом деле.

Теплый ветер ласково шевелил пряди моих волос. За полтора года они снова стали длинными, почти как и прежде были. Такими же непослушными, дикими, не поддающимися никакому гребню. Обычно я обвязывала их платком, но в этот раз, спешно собираясь в путь, забыла прихватить его с собой. Ветер тут же воспользовался возможностью поиграть этими лохмами.

Да и пускай.

Я не боялась ветра, он всегда был частью меня, всегда жил у меня в сердце, выдувал оттуда все страхи, все горькие чувства.

Всегда гнал меня вперед.

Ветер, ветер, брат мой, как бы я жила без тебя? Стала бы счастливей? Смогла бы познать простые радости обычных женщин, которые не ищут для себя новых дорог?..

...Ветер дул уже четвертый день. То скулил побитой собакой, то выл диким волком.

«Ишь, разошелся», – ворчала мать, помешивая жаркое в котелке на печке. Была зима, и хоть мы проводили ее на юге Феррестре, в такую погоду разводить костер снаружи совсем не хотелось. Тем более, что там еще и дождь накрапывал.

Я растянулась поперек лежанки, свесив одну руку вниз и водя пальцем по старому дощатому полу. Все его узоры были знакомы мне лучше, чем линии на собственных руках. Меня саму ветер не тревожил, ведь он был снаружи, а мы с мамой внутри. И здесь, внутри нас согревало тепло печи, и так вкусно пахло жаркое из грибов с капустой. Когда тебе нет еще и шести зим, все кажется прекрасным, особенно если рядом тот, кого ты любишь. Но мама вдруг затянула старую песню про три дерева, и вскоре я ощутила внутри нарастающее беспокойство. Песня была грустная.

«Ма... а я тоже умру?»

Она вздрогнула и обернулась ко мне. Мы встретились глазами.

«Все умирают, котенок».

Беспокойство стало таким большим, что перестало умещаться у меня внутри. Я села и стиснула обеими ладонями края лежанки.

«И ты?»

Ох и страшно было услышать ответ...

«И я».

Увидев, как стремительно слезы хлынули из моих глаз, она вздохнула и, опустив длинную деревянную ложку в булькающий котелок, быстро сделала шаг ко мне. Села рядом и обняла за плечи, спрятала мое заплаканное лицо у себя на груди.

«Когда приходит время, все возвращаются на небеса. Туда, откуда мы и пришли. Таков закон этого мира».

«Но я не хочууу!» – мой тихий плач уже почти перешел в рыдания.

Мама снова вздохнула.

«Смерть – это вовсе не плохо, котеночек. Это просто изнанка, другая сторона жизни»

«И что там?» – я с трудом выдавила этот вопрос.

«Не знаю. Никто наверняка не знает. Но думаю, там лучше, чем здесь...»

«А я не хочу без тебя-а-а...»

«Не бойся, букашка. Я еще молодая. Еще поживу. И ты умрешь очень нескоро. Но когда это случится, мы обязательно встретимся там, по ту сторону. Не плачь... ну же, успокойся. Слышишь, ветер поет тебе колыбельную. Вот поедим сейчас да ляжем спать. Будем слушать его песни. Говорят, ветер много всего знает. Если слушать его внимательно, можно услышать то, что говорили люди на другом краю мира, и то, что они говорили сотни лет назад. А еще ветер уносит все плохие мысли, все твои горести...»

Я долго еще плакала в мамину рубаху, прятала лицо за отворотами ее теплого вышитого цветами жилета. А потом мы ели жаркое и смеялись над какими-то ее выдумками. Позже я уснула у нее под боком, моля всех богов никогда не посылать за нами смерть.

У нас впереди было еще семь лет.

4

Когда я открыла глаза, мама сидела рядом и задумчиво водила гребнем по своим длинным густым волосам. Они были такими же темными, как мои, но никогда не топырились во все стороны, лежали на плечах гладкой красивой волной.

Я смотрела на мать без отрыва, пытаясь понять, что это – сон или явь и как вообще такое возможно. Быть может, я и сама не заметила, как умерла, и поэтому мы встретились?

– Иди ко мне, – нежно сказала она, и вот уже моя голова оказалась у нее на коленях, а гребень осторожно скользнул по моим волосам. – Все-то мысли у тебя в комок сбились, перепутались... Вот я их сейчас причешу, и сразу легче станет.

Я тихонько всхлипнула, но тут же смахнула слезы. Незачем маме их видеть.

Гребень ходил по моим спутанным прядям легко, словно они были шелковые.

– Вот так, – приговаривала мама. – Вот так, моя красавица... Будешь ты милая да пригожая, будет тебе хорошо и спокойно. Ну, чего тебе все неймется? Чего не хватает?

Я к тому моменту, как ни держалась, а уже заплакала ей весь подол длинной цветастой юбки, которую она обычно надевала на праздник.

– Не знаю...

– Кто же знает-то?

Я утерла мокрый нос да и глаза за одно.

Чего не хватает?

– Я... я просто счастливой быть хочу!

– Тю! – усмехнулась мама. – Разве же это просто? Это ведь самое сложное, дочка, быть счастливой... Видеть радость в каждом дне, даже самом безрадостном. Такому не один год учиться. Ну, ничего, научишься.

Гребень все приглаживал мои непослушные вихры, и мне уже почти не казалось странным, что мама сидит рядом, что она живая, и мы говорим так, словно и не расставались никогда. А она, между тем, принялась тихо напевать, и я без труда узнала ту самую песню, которую считала такой печальной много лет назад. Теперь ее слова звучали для меня совсем иначе, открывая те смыслы, которые оставались недоступны для детского разума. Они были не про смерть, но про бесконечность жизни.

Но на этом открытия не закончились.

Окончив петь, мама сказала то, чего я от нее уж точно не ждала:

– Эту песню играл на скрипке твой отец, в тот вечер, когда мы с ним познакомились.

Я замерла, не дыша, боясь спугнуть это чудо, которого ждала столько лет. Немного помолчав, мама добавила:

– Его звали Май. Кудри тебе от него достались... и этот ветер в сердце тоже. Он еще похуже меня бродягой был, нигде не знал покоя. Девки, музыка да новые города каждую неделю – вот и все, что ему нужно было от этой жизни, – мамины пальцы осторожно разобрали колтун в моих волосах. Помолчав немного она усмехнулась: – Думаю, в каждом из тех городов у тебя есть по сестре или брату. Зато играл от так, словно боги расцеловали каждый из его пальцев. Скрипка эта окаянная всю душу выворачивала...

Мне невыносимо хотелось спросить, что же было потом, дальше. И мама словно почувствовала мой незаданный вопрос.

– Не знаю я, куда он подевался. И никто не знает. Одни говорят, мол, его зарезали в каком-то кабаке, другие уверяют, что он свалился в реку по пьяни... Но чаще всего до меня доходили слухи, будто твой отец своими ногами ушел в другой мир. Думаю, это правда, потому что его нет ни среди живых, ни среди мертвых.

Рассказ матери потряс меня так, что я едва могла дышать.

– Он знал обо мне? – спросила с трудом, глядя в пустоту перед собой и пытаясь впитать его имя, которое теперь было у меня навсегда.

Мать долго молчала, перебирала мои пряди.

– Нет.

Наверное, прежде меня сильно ранил бы ее ответ, но теперь, когда я сама ушла с ребенком от любимого человека, намного проще было понять, что она чувствовала тогда.

– Ты сильно любила его?

Мама снова усмехнулась.