Царица Шаммурамат. Полёт голубки (СИ) - Львофф Юлия

— Как это всё печально, — задумчиво проговорила Ану-син, опустив ресницы.

Эрифа пытливо взглянула на неё и затем жестом пригласила подойти к скамье у стены.

— Ты освежилась, теперь позволь мне растереть тебя.

Притихшая смущённая Ану-син покорилась словам критянки. Растирая девушку благовониями, Эрифа рассказывала ей о свойствах целебных трав и изготовленных из них ароматических масел, которыми некогда славился Крит. Заинтересованная, Ану-син взяла с критянки обещание научить её приготовлению душистых и полезных масел и мазей.

Посвежевшая, благоухающая, блистающая красотой Ану-син с помощью Эрифы облачилась в новые необычные для неё одежды и в сопровождении хозяйки дома вошла в покои, где их их уже давно ждали.

Глава 7. Обречённые на гибель

Ану-син сидела на террасе, обсаженной декоративным кустарником, и задумчиво смотрела в сторону Быстрой реки, которая отсюда, с высоты построенного на холме трёхэтажного дома, походила на извивающуюся змею с мерцающей в лунном свете серебристой чешуёй.

Десять дней прошло с тех пор, как она повстречалась со странными, ничем не похожими на аккадцев, людьми, десять дней она жила в их колонии, стараясь приобщиться к их образу жизни, как когда-то привыкала к порядкам в селении болотного народа маршекасу. Она искренне желала стать похожей на них, одной из них, увлечённая историей их далёкой родины, образ которой был окутан густым многовековым туманом. Но то ли прошло слишком мало времени, то ли сказывалось её происхождение или воспитание: она не стала своей среди критян. Они не гнали её прочь, ни в чём не отказывали, ничем не давали ей понять, что она здесь лишняя, однако и в свой круг её не принимали.

Слёзы подступили к глазам Ану-син. Сейчас, глядя на Быструю реку, она вспомнила, как в сопровождении главы семейства, в котором жила, пробралась к тому месту, где оставила челнок с телом несчастного Бализану. Перед этим она посвятила Дамния — так звали седовласого человека, который увёл её из кабачка, — в свою тайну и попросила помочь похоронить друга. Однако челнока на месте не оказалось, и Ану-син с ужасом вспомнила, что не привязала его как следует. Дамний тогда ничего не сказал ей, только как-то странно посмотрел на неё. Ану-син не поняла, что значил его взгляд: то ли он не поверил ей, то ли осудил…

— Живописный вид, правда? — неожиданно раздался за спиной девушки тихий голос, и она обернулась.

Перед ней стоял тот самый долговязый юноша, которого она видела в кабачке крадущимся вдоль стены. Теперь она уже знала, что своим спасением обязана, в первую очередь, ему: это он, смекнув, какая ей грозит опасность, привёл на выручку мужчин из колонии. Позже Ану-син объяснили, что девушка с косой, которой она доверилась, была известной в том квартале кезерту — уличной блудницей и сводней и что она собиралась использовать Ану-син в своих интересах. Юноша, благодаря которому Ану-син удалось избежать позорной участи, был младшим сыном Дамния и звали его Вадунар.

— Да, здесь чудесно, — согласилась с его словами Ану-син. — Впервые в жизни я поднялась так высоко над землёй, и мне всё ещё не верится, что дома, холмы, река, которые кажутся такими большими вблизи, могут быть такими мелкими, когда на них смотришь свысока. Наверное, такими же видят наши города боги…

— Возможно, — кивнул Вадунар, с любопытством посмотрев на девушку.

Они помолчали немного, потом Ану-син заговорила о том, что так взволновало её с того дня, когда она впервые переступила порог этого дома.

— В моём селении жил мастер, который делал из глины фигурки богов и раскрашивал их разными красками, как бы облекая в одежды. Он ничего не придумывал сам: любое одеяние на его фигурках можно было увидеть на ком-нибудь из зажиточных земляков или заезжих вельмож… И мне непонятно, как можно рисовать то, чего не видел в жизни?

— Ты говоришь о росписях на стенах наших домов? — с едва заметной улыбкой спросил Вадунар.

Ану-син кивнула:

— Ведь тот, кто их расписывал, никогда не видел моря и тех изумительных рыб, которые обитают в его глубинах; никогда не был на той земле, откуда пришли ваши предки, и, значит, не встречал животных, которые живут или жили там. Или, может, живописец создал всё это в своём воображении и умелой рукой перенёс на стены?

Загадочная улыбка на мгновение осветила лицо юноши. Оглядевшись по сторонам, он поманил Ану-син и молча указал на дверь, которую девушка никогда не видела открытой. Вадунар приложил палец к губам и пригласил Ану-син войти.

Девушка была изумлена тем, что предстало перед её взором. В просторной прохладной комнате были расставлены на полу горшки с известью и водой, плошки с толчёным углем, охрой и другими минеральными и растительными красками. Настенные росписи, изображавшие растения, животных и людей, представляли мир, скрытый завесой веков и оттого ещё более таинственный, полный невыразимого очарования. Красные, жёлтые, синие, чёрные, коричневые — они производили неизгладимое впечатление. Волнистые белые линии на стене красиво гармонировали с её красным фоном. Гибкие стебли, ветви, листья, антилопы, обезьяны, осьминоги… Как оказалось, художник не выдумывал их — он рисовал с натуры: на длинной деревянной полке стояли чучела диковинных, неведомых жителям месопотамской степи животных. Но более всего поражали изображения людей. Внешне неподвижные, они были полны внутренней силы и искромётной энергии.

Глядя на их лица, Ану-син узнавала обитателей колонии. Критские юноши, красавцы и модники, — у них были ровные, идущие прямо из надбровья носы, очень длинные с локоном возле уха волосы и красновато-коричневая кожа, — представляли то кулачных бойцов, то мореходов, то рыбаков. В человеке с могучими плечами, мускулистой грудью, широкой поясницей и сильными ногами Ану-син без труда узнала Дамния; в обнажённом певце с лирой — самого Вадунара. Девушки — все как на подбор стройные, с иссиня-чёрными локонами и молочно-белой кожей, голову держат высоко, с обнажённой грудью — заняты сбором винограда или цветов. Среди них — женщина зрелых лет в двойном ожерелье, с рукавами, украшенными накладными цветами шафрана, мать Вадунара, Эрифа.

— Я вижу отца, мать и одного из их сыновей, — сказала Ану-син, разглядывая сияющую красками фреску. — Но где же их старший сын? Неужели ему не нашлось здесь места?

— Это было бы несправедливо по отношению к Каданору, — отозвался Вадунар и, мягко обняв девушку за плечи, повернул её лицом к противоположной стене.

…Во весь опор мчится великолепный бык. Он весь — порыв. Голова у него опущена, могучая шея выгнута, хвост задран. В смертельно опасном прыжке головой вниз взвихрился над быком, обеими руками касаясь его спины, молодой акробат. Мускулистое стройное тело, густая масса чёрных волос, широкоскулое мужественно прекрасное лицо, синие, чуть раскосые глаза…

Ану-син вдруг смутилась, чувствуя, как учащённо забилось сердце в ставшей тесной для него груди. Это был ОН. Девушка одними губами произнесла ставшее для неё дорогим имя: Каданор, а потом с трепетной дрожью ресниц отвела взгляд от юноши на фреске. Внезапно кровь волной прихлынула к щекам; в глазах появился холодный блеск.

…Сзади быка, вытянув вперёд и немного разведя руки, чуть приподнявшись на носки, стоит прелестная изящная девушка. Кисти рук у неё крепко стянуты бинтами, на ногах — красные носочки и сандалии…

Ещё ничего не зная об этой незнакомке — Ану-син ни разу не видела её среди женщин колонии — девушка уже возненавидела её. В глазах у неё потемнело. Прежде неведомое, страшное по своей разрушительной силе чувство захлестнуло всё её существо — Ану-син и сама удивилась, что способна на такую жгучую ревность.

Каданор не должен принадлежать кому-то, не должен кого-то любить и его никто не смеет любить!.. Ану-син впервые в жизни повстречала того, кто, помимо своей воли, заставил её гордое сердце покориться новому чувству — великой безраздельной власти любви.