Марина Дяченко - Авантюрист
Я отработаю, Чонотакс. Я сделаю все, что прикажешь… только…
Из темноты глядели, не отрываясь, булавочные глазки Судьи. Проворачивался, теряя дни, деревянный детский календарик.
На другой день я подошел к Танталь и, пряча глаза, попросил булавку обратно.
Она удивилась. Возможно, она подумала, что я струсил – но булавку, поколебавшись, все-таки отдала.
У меня не было возможности оправдаться. Объяснить, что не страх перед Чонотаксом меня мучает – соблазн…
Не хотелось верить, что это рождается внутри меня. Проще списать на наваждение, на Черно, который сквозь расстояние ломает мою волю…
Это было – непреодолимое желание вернуться назад и ползать перед магом на брюхе.
Жизнь у комедиантов, надо сказать, не сахар. Тянулись назад заснеженные поля, на горизонте то поднималась, то опадала темная кромка леса. В лес Бариан въезжать не решался – опасался волков и разбойников, и даже самая презрительная из моих усмешек не могла подвинуть осторожного предводителя на этот подвиг. Танталь шагала рядом с повозкой и молчала – лихорадочное возбуждение, владевшее ей с самого начала путешествия, сменилась подавленным, желчным настроением. Бариан шел рядом – и почему-то прятал от нее глаза.
Делать было совершенно нечего; комедианты сменяли друг друга на козлах, я показывал Алане следы на снегу и тут же придумывал фантастические истории о собственных битвах с волками и разбойниками. Алана слушала, бледно улыбаясь; один раз я попросил доверить мне вожжи – и показал оторопелым комедиантам умение управлять повозкой, правда, передняя ось чуть не лопнула, а Бариан, хоть и не решился меня упрекнуть, но все-таки был очень зол…
В селении Межречки назначена была встреча с двенадцатью телохранителями Танталь. Намаявшись в повозке, я с нетерпением ожидал момента, когда можно будет пересесть в удобную карету и продолжать путь, как то подобает аристократу, мы прождали в Межречках день и другой, но никто в округе и слыхом не слыхивал и о двух экипажах с гербами, ни о дюжине молодых всадников.
– Зима, – сказал я, пытаясь согнать с лица Танталь маску напряженного ожидания. – Мало ли что может случиться…
– У меня такое чувство, – отозвалась она шепотом, – что я подставила их под неприятность. Подсунула вместо себя.
– Чонотакс уже догадался… о нашем маскараде?
– Откуда я знаю? – взвилась она с неожиданной злобой. – Он что, записочки мне шлет с почтовыми голубями?
– Извини, – сказал я смиренно, хоть извиняться, на мой взгляд, было не за что.
Прошло еще два дня, ждать дальше не представлялось возможным; Бариан нисколько не огорчился, узнав, что благородные господа собираются продолжить свой путь с комедиантами. В отличие от меня, Бариан даже был доволен; Танталь, сменившая гнев на милость, снизошла до того, чтобы меня подбодрить:
– А что нам мешает вот так добраться до самого города? Лучшего прикрытия не бывает, Ретано. Если Чонотакс до сих нас не выследил – дальше ему будет все труднее и труднее…
– А если выследил? – спросил я желчно. Она пожала плечами:
– Маги не всесильны… Или нам сложить руки под тем предлогом, что от Черно все равно не вывернешься? Я помрачнел.
– Нам всего-то и надо, что добраться до Эгерта, – продолжала Танталь, сама себя ободряя, – Эгерт найдет… выход.
Женщины непоследовательны. Танталь не верила во всемогущество господина мага – зато верила, по-видимому, во всевластие полковника Солля. Я не стал ее разочаровывать. И даже пожимать плечами не стал.
В пути с комедиантами прошла еще неделя; моя жизнь таяла, как зажатая в кулаке сосулька, а деревянный календарь за пазухой давил, мешал и не давал уснуть. В одном поселке труппу освистали – толпа осталась недовольна, и Бариану со товарищи пришлось спешно сворачивать подмостки под градом летящих со всех сторон мерзлых нечистот.
– Что, играли плохо? – язвительно спросил я, когда ясной зимней ночью мы остановились среди поля и разожгли большой костер.
Предводитель комедиантов опустил плечи; я прямо-таки видел, как на кончике языка его вертится дерзость, но он удерживает ее, будто цепного пса.
– Толпе интереснее швыряться дерьмом, – сказала неслышно подошедшая Танталь. – Ей хоть на голове стой…
Бариан огорченно взглянул на нее – но ничего не сказал; потом я слышал, как, отведя Танталь с сторонку,он в чем-то убеждает ее, поспешно и горячо. Лица Танталь я не разглядел – она стояла ко мне в полоборота.
На другой день перед начало представления я поспешил убраться подальше, и, бродя вдоль опустевшей улицы, слушал, как вопит сгорающая от любви героиня, как громом грохочет жесть и похохатывает толпа. Кто-то на сцене никак не мог выдернуть из ножен традиционно ржавую шпагу; похоже, хоть сегодня труппу Бариана не освищут. Может быть, даже дадут денег – на хлеб…
– Не нравится? Плохая пьеса?
Танталь стояла в тени огромного голого тополя. В полумраке я не видел ее лица – но голос был сухой, неприветливый, жесткий.
– Эдак мы за полгода не доедем, – пробормотал я, глядя в сторону. – Может быть, нам хватит… ломать комедию… ты как хочешь, а я бы нанял карету. Пока еще остались какие-то деньги…
– Чонотакс нас выслеживает, – сказала она безнадежно.
Я споткнулся и шагнул в глубокий сугроб; снег подался, и я провалился выше колен.
– Записочки с почтовыми голубями? – насмешка была не к месту, но я не удержался.
– Почти, – она облизала губы, – Ты не ощущаешь, наверное, потому что у тебя булавка… А я вот…
Неприятный холодок, шевельнувшийся у меня в душе, был куда злее самого злого мороза.
– Возьми, – сказал я быстро, не давая себе времени на раздумья. А проклятая булавка, как на зло, зацепилась за манжету и не желала откалываться.
Танталь помолчала, вертя булавку в пальцах. Вздохнула, раскрыла ворот плаща, приколола безделицу на платье:
– Извини… я потом… тебе отдам. Потом.
Всю ночь я не спал, ворочался на жесткой подстилке, слушая беспокойное дыхание Аланы; я чувствовал себя голым. Я помнил, как рука Черно Да Скоро дотянулась до меня из замшевого мешочка, и как менялась погода, ведя меня к определенной цели; я боялся, что на этот раз Чонотакс Оро явится ко мне во сне.
Но он не явился.
Весь следующий день Бариан и Танталь провели, уединившись на второй повозке. Я шагал рядом – и различал отдельные слова, доносившиеся сквозь наглухо закрытый полог; беседа была странной. Танталь то скрипела не своим каким-то, надсадно-старушечьим голосом, то переходила на раздраженное бормотание. То же самое происходило и с Барианом; создавалось впечатление, что в повозке беседуют не двое, а четыре разных человека, пара нормальных и пара сумасшедших.
Под вечер караван добрался до хутора, а тамошние жители, прижимистые и подозрительные, никаких представлений не желали. Мы тянулись от двора к двору, Бариан выходил на переговоры с хозяевами, и, проявив недюжинный дипломатический талант, устроил-таки нас на ночлег на чьем-то сеновале. Приютившая нас хозяйка, романтичная, по-видимому, вдова, до ночи слушала серенады, исполняемые хриплым голосом Бариана в сопровождении старой лютни; прочие, радуясь передышке, поспешили зарыться в сено.
Я отыскал в темноте руку Аланы.
В последние дни между нами установились еще более странные, чем обычно, отношения; если бы не безумие дневной тряски, вечерних представлений и холодных ночей вповалку – возможно, они переросли бы в настоящую привязанность, естественную между супругами. Опять же, если бы не дикость нашего путешествия, я, возможно, серьезнее отнесся бы и к Аланиной бледности, и к ввалившимся глазам, и к беспокойному ночному дыханию; не знаю, что она видела на полдороги к Преддверью, но тупой шок – наследие «прогулки» – никак не желал уходить.
Сейчас, поймав в темноте тощую, какую-то совершенно несчастную руку, я ощутил присутствие собственной совести. Совесть встала за спиной и положила ладонь на плечо.
– Алана…
Я сам не слышал своего голоса. Тонкая рука в моей ладони вздрогнула.
– Алана… моя…
Я перебирал ее пальцы, будто бахрому, пока в ложбинках маленькой ледяной ладони понемногу не выступил пот.
– Алана… девочка… ты…
Мягко перекатившись, я оказался так близко, как подобает только мужу. Ввинтился под одеяло, будто крот, тощее тело моей жены вызывало не столько страсть, сколько желание приласкать и накормить.
– Ой, – сказала Алана, и я щекой ощутил тепло ее дыхания. – Ой, нет… Мне все время кажется, что он здесь. Что он на нас смотрит.
Я еле сдержал стон. Мертвой рукой погладил маленькую холодную руку и с неслышным вздохом откатился прочь.
Весь следующий день мы с Аланой смотрели в разные стороны; дорога пошла плохая, комедиантам то и дело приходилось выталкивать повозки из ям и рытвин, все шли пешком, даже Алана – и только Бариан с Танталь продолжали, завесившись пологом, свой странный разговор. Комедиантка на ролях героинь шла рядом с повозкой, рискуя попасть под колесо, и, вытянув шею, прислушивалась к голосам, снова и снова повторяющим один и тот же диалог; несколько раз, если мне не изменил слух, Танталь выругалась, да так, что позавидовал бы любой матрос. Муха и злодей-толстячок многозначительно переглядывались.
