Дмитрий Веприк - Легенда о гибели богов

— Ну, хозяин, это был бы унылейший мир! — возражает гость, от удивления даже прекратив зевать. — Прелесть жизни в том и состоит, чтобы доказывая свою непохожесть и утверждая превосходство, возвышаться над другими, совершая им непосильное.

— Ты считаешь себя настолько превосходящим других? — глядя с сомнением, говорит хозяин. — Ну, допустим, так... А каково обыкновенным людям, топчась по которым ты будешь совершать свои подвиги?

— Пусть подчиняются сильнейшим! И пускай рожденные шакалами не пытаются наложить цепи на созданных львами. Может это и выйдет у них ненадолго, но однажды рожденные сильными порвут эти цепи и станут их господами. Разве справедливость природы не в том, что лучший выше худшего и сильный выше слабого?

— А после, становясь господами, сильнейшие начинают выяснять отношения друг с другом, делая мир людей звериной свалкой?

— А разве лучше твой, хозяин, как стадо баранов, подстриженный под одну гребенку человеческий род? Ему не хватит лишь пастуха — и он рано или поздно найдется, по своему выбору стригущий шерсть и режущий глотки. Разве такой мир угоден богам?

— Знаешь, юноша, по-моему, я слышал где-то и когда-то подобное, — хозяин впадает в задумчивость. — И ты считаешь, что большинство людей — это шакалы?

— А разве не так?

Тряся животом, хозяин вдруг смеется:

— Ну, тогда звери действительно лучше людей! Два льва могут подраться из-за куска мяса, но им никогда не придет в голову устроить войну за власть над стаей шакалов.

Внутренне уязвленный гость пожимает плечами.

— Ну а потом, юноша, — продолжает хозяин, вспоминая услышанное им когда-то, — стаей шакалов не может править лев. Это может делать только шакал. Самый большой, самый хитрый, самый сильный, самый ловкий — но все равно это будет только шакал.

Не найдя ответ, но задетый за живое, юноша готов вспылить. На этот раз хозяин очень тонко улавливает его настроение.

— Давай-ка спать, путник, — дружелюбнейшим тоном говорит он вдруг. — Мы слишком натрудили сегодня ноги, чтобы так работать языками.

Он гостеприимно стелет гостю козьи шкуры и уходит в другой угол хижины. Ложе оказывается несколько коротким. Пятки вытянутых ног гостя повисают в пустоте. Он пытается устроиться поудобнее, когда срабатывают хитро замаскированные зажимы, плод долгих изыскательских потуг любящего поговорить на общие темы гостеприимного хозяина. Юноша чувствует себя стиснутым по рукам и ногам. Хитроумное сооружение из дерева, кожи и кости жалобно скрипит, но выдерживает натиск. Непризнанный изобретатель подкидывает в очаг сухого хворосту. Становится светлей.

— Так я и знал, так и знал! — укоризненно приговаривает он. — И ты не укладываешься в размер! Преклоняясь перед чувством меры, тебя придется укоротить.

— Что это значит? — спрашивает юноша, тщетно испытывая крепость зажимов.

— Я всего лишь мечтатель, в пределах своих скромных сил тщащийся внести единообразие в этот искаженный мир, — говорит хозяин, извлекая откуда-то зловещего вида двулезвийный топор. — Это ложе, путник, сделано по мерке человека идеальных пропорций.

— А что если бы оно оказалось мне длинно?

— Мне бы пришлось тебя несколько... э-э-э... растянуть, — говорит хозяин, пробуя пальцем надколотое обсидиановое лезвие. — Прости, путник, мою невежливость и свою невнимательность, я ведь так и не представился тебе. Местные жители иногда именуют меня Прокрустом, — продолжает он, развязывая сумку гостя. — Послушай, спорщик, где это ты стащил эти знаки царского достоинства?

С немалым удивлением Прокруст извлекает на свет пару золоченых сандалий.

— Я их нашел.

— Они, наверно, валялись посреди дороги? Как и твой меч?

— Клянусь громовержцем Зевсом, колебателем земли Посейдоном и владыкой Аида — я нашел их, отвалив камень в окрестностях Трезена!

— Ну, пусть будет так. — Прокруст с сомнением качает головой и откладывает сандалии в сторону. — Сам бы поносил такие, но еще увидят люди и испытают разочарование, узнав, что я не царь... Хотя, скорее всего ты мне весь вечер морочил голову, издеваясь над моим простодушием. Трезенец, получающий наследство в Афинах! Мало того, что ты несусветный гордец, обманщик, опасный человек, находящий золотые сандалии и мечи там, где другие, начав шарить, нагребут лишь кучу скорпионов... Нет, пора, пора тебе юноша быть подведенным к единой мере.

И хрупко сложенный гость вдруг вскакивает, неожиданно сорвав оковы. С легкостью выбив топор из рук замешкавшегося собеседника, он точным пинком отправляет его на злополучное ложе.

— Милейший хозяин! Прости, но я тоже оказался невежей и действительно обманывал тебя. Мое настоящее имя Тесей, сын Эгея. Пусть это останется между нами, но моя мать утверждала, что на самом деле я зачат Посейдоном. Наследством же моим будет вся Аттика. Почтенный Прокруст, если меня не подводит зрение, то ты сам перерос свое ложе на одну голову!

Прокруст стонет. Рука Тесея тянется за мечом.

Храня в себе свое прошлое, свои сомнения, свою силу, Человек-с-гор продолжает жить в Спарте, занимаясь тем, чем занимался всегда. Хотя почти каждый день приносит что-то новое, внешне эта жизнь состоит из череды будничных мелочей. Иногда он пытается угадать стоящую за иными из этих мелочей чью-то сильную волю, но всякий раз убеждается, что нет в происходящих вокруг него событиях ничего такого, чего нельзя объяснить игрой случая или обычным столкновением людских характеров.

В один прекрасный день к нему является некий верный раб. Его хозяин, рассказывает он, человек знатный, достойный и богатый, потерял зрение после удара дубиной по голове. Может быть, знахарь попробует сделать что-нибудь?

— Может и попробую, — говорит Человек-с-гор. — А твой хозяин готов заплатить за мои усилия? Если, конечно, они увенчаются успехом.

— Кто же не заплатит за то, чтобы снова увидеть свет? Мой хозяин...

Естественный здравый смысл подсказывает, что если можно поговорить с хозяином, то не стоит тратить время на долгий диалог с рабом.

— Я знаю твоего хозяина. Впрочем, я не отказываюсь. Идем.

Пройдя по улице славного города, они входят под крышу богатого дома. Несмотря на ранний час, хозяина они застают за обеденным столом.

Так уж повелось, что среди слепцов куда больше поэтов и пророков, чем среди зрячих. Хотя ведь каждый поэт — немного пророк, а каждый пророк — немного слепец. Впрочем, это совсем иной случай. Знахарь немного знает его, а вот слепец — нет. Что, впрочем, не мешает ему иметь собственное самостоятельное мнение.

— Я знаю, кто ты такой! — слышит о себе Человек-с-гор. — Ты проходимец!