Джудит Тарр - Аламут

В душе Джоанны вспыхнула искорка смеха, заставившая демона бежать прочь. Она упала на Айдана, опрокинув его навзничь и прижав его своим телом. Его взгляд скользнул вниз — от ее лица до тяжело колышущихся грудей.

— Ох, проклятье! — промолвила Джоанна. — Я никогда не могу долго сердиться на тебя. Это чары?

— Если и чары, то не мои.

Она склонилась, чтобы поцеловать его. Он принял поцелуй более чем охотно. Поцелуй длился восхитительно долго. Айдан выгнулся, столь же возбужденный пребыванием внизу, как и сверху. Но Джоанна остановила его.

— Скажи мне правду. Что я для тебя? Только смертная?

Для мужчины было тяжело говорить разумно, обнимая женщину, но Айдан был кем-то большим, нежели просто мужчина. Он покачал головой.

— Ты Джоанна. Ни одна смертная женщина никогда не была для меня тем, что ты есть для меня.

Эти слова успокоили ее. Когда он дал ей все, что мог дать, она уснула, сплетя свои длинные ноги с его ногами.

Вскоре Айдану следовало встать и вернуться на свое место, прежде чем рассвет развеет чары, призрачный образ человека, спящего на матраце. Но Айдан все никак не мог собраться с духом и подняться.

Он говорил ей правду. Он и не предполагал, что случившееся между ними могло произойти. Она была смертной женщиной. Но у нее был дар: она умела раскрыть свою душу, как умеют немногие смертные, и отдать всю себя, не скупясь. И чем больше она отдавала, тем больше у нее оставалось. Ее счастье пело в его душе, словно струна арфы.

И все же она сомневалась. Она задавала вопросы. Она не могла забыть, как не мог забыть и он, что они не принадлежали к одному и тому же роду.

То, что было у его матери и отца… это было иным. Их никогда не волновало, что он смертен, а она — нет. До самого конца он сохранял свою гордость, свою уверенность в том, что они — не госпожа и слуга, а равная и равный.

Но Айдан и Джоанна — были ли они равными? Он чаще всего думал о ней, как о ребенке. И она знала это. Она видела, как он прощает ей ее выходки.

Ну что ж. Она была женщиной.

Айдан поморщился. Он отлично знал, что сказала бы на это его мать. Она не отличалась здравым рассудком, но она была сильной и твердо отстаивала свои принципы.

Джоанна — из рода человеческого. Слабее, чем он. Она находится под его защитой и, к несчастью, эта защита ей нужна. Но, во имя господа, он любит ее. То, что толкнуло его к ней в ночи и почти лишило его благоразумной осторожности, было не просто плотским вожделением. Айдан проверял себя. Он рассматривал женщин у колодца в селении, которое они проезжали день или два назад. Одежда и вуали не были преградой для его глаз. Он пытался заставить себя почувствовать желание к телам, открывавшимися под одеждой; и одна-две женщины были очень красивы. С тем же успехом он мог попробовать испытать желание к кобылам. Они не принадлежали к его роду. И ни одна из них не была Джоанной.

Джоанна заворочалась в его объятиях и пробормотала что-то. Ее сон царапнул душу Айдана. В этом сне был Аймери, теплое младенческое тельце у ее груди. И Ранульф. Ранульф, собрав отвагу, словно перед лицом армии неверных, говорил: "Я люблю тебя. Бог мне свидетель, я люблю тебя."

С величайшей осторожностью Айдан высвободился из ее объятий. Она повела рукой, ища его, но не проснулась. Он быстро, но бесшумно оделся. Потом помедлил, склонившись над ней, словно желая поцеловать ее, но потом отшатнулся и покачал головой. Это было бы слишком по-человечески.

Его двойник, лежащий на матраце у ее дверей, уже потускнел, хотя еще не начало светать. Двойник развеялся, когда Айдан сел на матрац. Айдан обхватил колени руками и нахмурился, вглядываясь во тьму. Ему надо было успокоиться, но что-то удерживало его от этого, какое-то ощущение, краешком задевшее его защитный круг.

При виде Марджаны он всего лишь чуть шире открыл глаза. До этого он не сознавал, что прочно опирается спиной на двери шатра. Чувство, шевельнувшееся в его душе, не было чувством вины. Нет, только не вина. Хотя он знал, глядя на Марджану, что если он даст себе волю, тело его будет охвачено горячим желанием к ней.

— Доброе утро, — сказал он. — Уже достаточно светло для твоей молитвы?

Марджана покачала головой. Она, как обычно, была в белом: Айдан видел, что она была одета по-мужски. Теперь на ней был даже тюрбан. Волосы под тюрбаном были заплетены в три длинных косы. Вряд ли это можно было назвать маскировкой. Она выглядела не менее женственной, и не менее смертоносной. Айдан не мог не заметить, что на ее поясе висел кинжал в дамасских ножнах.

— Не желаешь ли присесть? — учтиво спросил он. — Прошу прощения, но не могу предложить тебе ни яств, ни напитков.

В ее глазах плясало пламя, но она приняла приглашение и села, так далеко от него, как только позволяла ширина ложа.

— Мое имя Айдан, — представился он.

— Айдан. — Имя странно перекатилось по ее языку. — Ты так легко отдаешь свое имя в мою власть?

— Ты отдала мне свое.

Она приподняла плечо в легком полупожатии:

— Мне так захотелось.

— Я прибыл из Райаны, страны, лежащей далеко на западе, между Францией и морем. А ты?

Глаза ее были полуприкрыты длинными ресницами, но Айдан чувствовал, что она смотрит на него.

— Пустыня, — произнесла она, — пустынные места. Когда-то там был Персеполис. Сикандар сжег его.

— Сикандар? Александр?

— Сикандар.

Айдан смутно осознавал, что сидит, приоткрыв рот, и с усилием закрыл его.

— Ты помнишь Александра?

— Я думаю… — Марджана нахмурилась, сплетя пальцы; в этом она так была похожа на Джоанну! — Я думаю… нет. Я не так стара. Нет. Помнит земля. Помнят руины, торчащие из земли, словно древние кости.

— Персеполис, — промолвил Айдан. — Персия.

Проступал ли в ее лице из-под облика женщины племени чародеев лик персиянки? Да, острые черты лица, узкий подбородок, нечеловечески большие глаза под разлетающимися бровями; но все же более плавные очертания, более мягкий овал лица, и оттенок кожи ближе к слоновой кости, чем к алебастру. Хотя, возможно, эту разницу человеческий глаз уловит с трудом.

Марджана подняла взгляд и стала рассматривать его так же откровенно, как он рассматривал ее. В ее глазах блеснуло удивление, и Айдан поневоле отметил это.

— Ты почти можешь сойти за араба, — сказала она.

— Так я и говорю. — Он погладил орлиную горбинку на своем носу и опустил руку. Марджана слегка улыбнулась. Сама она тоже отнюдь не была курносой милашкой; в изящных очертаниях ее носа нашла отражение вся утонченность Персии.

— Почему ты одета, как турок? — спросил Айдан.