Александр Турбин - Метаморфозы: тень

В западном крыле города полыхали пожары, кроваво-красными сполохами разгоняя темноту безлунной ночи. Крики, далекий звон оружия и грохот рушащихся стен не давали покоя. Сейчас, прямо на глазах рождалась катастрофа, способная перевернуть не только жизни отдельных Алифи и людей, но и всю историю. Сегодня Алифи не придут на помощь своим, бросив часть своего города, его защитников и жителей на произвол судьбы, укрывшись за широкой лентой реки. Сегодня…

Ладонь Мастера битвы, закованная в тяжелую латную перчатку, сжалась на рукояти клинка, до боли, до возмущенного скрежета металлических пластин. Нет… Нельзя. Поздно. Можно потерять укрепления. Можно потерять половину города. Только символ терять нельзя. А символ Куарана — его воины. Его защитники.

Римол повернулся спиной к реке и устало двинулся к крутой лестнице, ведущей с городских стен вниз, в город, в темноту. Он шел мимо ждущих приказа солдат гарнизона, горбясь под мрачными взглядами и впервые в жизни чувствуя себя… Трусом? Предателем? Стариком…

Четыре черненьких чумазеньких чертенка

Чертили черными чернилами чертеж.

Слова дурацкой детской считалки вспомнились ни с того, ни с сего, отказывались забываться напрочь и раз за разом скатывались с языка в такт размашистому шагу лошади. Почему именно эти фразы и именно в этот, не самый подходящий для словесных экзерсисов момент? Очередной осколок ушедшего в туман прошлого, один из тысяч таких же — бессмысленный и ни для чего уже не нужный. Окружающие косились молча, ни смысла, ни игры слов они понять не могли. Ну и пусть. Да и нас не четыре чертенка, а три потрепанных, видавших вида черта. Послушав Меченого, я действительно захотел взять с собой Мышка — себе в помощь, да и спокойнее вдвоем. Не дали. Бравин отвел мрачного лучника в сторону, переговорил о чем-то, а потом вернулся и отрицательно покачал головой: «Нет, Мор, он с нами не пойдет. Только мы». Что ж. Не мне выбирать.

Борода чесалась. Еще не очень густая, не слишком окладистая, чтобы можно было ею гордиться, но вполне пригодная для того, чтобы спрятать от чересчур любопытных глаз мою физиономию. Кто захочет смотреть на волосатую обезьяну? Всматриваться, искать в этой неряшливой копне волос знакомые черты? Так было безопаснее. Впрочем, от понимания очевидного она не переставала чесаться меньше.

Единственное, что раздражало больше, — слезящиеся глаза. Холодный ветер выбивал слезы, белая скатерть степи заставляла щуриться, а какая-то ересь, закапанная мне Бравином под веки, сделала глаза красными, а зрачки огромными. Что может быть хуже урода? Правильно, урод, проливающий ведра слез.

На этом фоне импровизированная накладка на плечи, давящая вниз и здорово сковывающая движения, заставляла слегка горбиться, но почему-то почти не портила настроения. Ну, горбун, делов-то. Плачущий и бородатый…

— Как объяснять будешь Геррику, где и зачем подобрал такого урода? — На коротком привале Малый решил поднять мучавший и меня вопрос.

— Какая разница? Захотелось подобрать, вот и все, — Бравин легкомысленно махнул рукой, потом присмотрелся ко мне и продолжил. — Не всем же красавцами быть.

— Нет, мастер, так не пойдет. Нужна причина, чтобы привести его в лагерь. Где мы его нашли? Зачем забрали с собой? Почему держать будем при себе? Иначе его или в общую казарму пристроят, или в шею вытолкают.

Бравин ненадолго задумался.

— Ладно, давай подумаем. На певца он не похож. Ты петь умеешь? — Это уже мне вопрос. — Нет? Совсем? Плохо. Бродячий менестрель был бы неплохим вариантом. Точно не умеешь?

— Точно, — я раздраженно буркнул под нос. При всей многочисленности своих талантов, такого среди них никогда не водилось. При рождении, может, кто на ухо наступил, вряд ли медведь, но вот акушерка, похоже, потопталась вдоволь.

— На мальчика для утех ты тоже не похож, — продолжил рассуждать Алифи.

— Сплюнь, — перебил Карающий. — Такого, да в постель… Жуть. Нет уж, лучше с козой, чем с этим.

— С козлом, — мрачно поправил я.

Малый заржал. Нужно признать, что смеялся он не столько заразительно, сколько обидно. Встречаются такие люди — начинают смеяться над чем-нибудь, а возникает стойкое ощущение, что над тобой смеются. Оказывается, нелюди тоже такими бывают.

— Это ты, у нас, дорогой, гроза козлов. А я уж, как-нибудь, сам определюсь.

— Ладно, прекратили. Воин из него тоже никакой. Лекарь? Зачем нам в лагере лаорцев лекарь?

— Нет, не поверит никто. Может, не будем ничего придумывать? Нашли себе уборщика-слугу и все?

Бравин покачал головой.

— Та же проблема. Ушли не прощаясь, вернулись неизвестно откуда, но с уборщиком на пару. Нет, не пойдет, — он задумчиво обернулся ко мне. — Ты ведь у нас умный? Может быть, у тебя и предсказать будущее получится?

— Чего? — не понял я.

— Не чего, а что. Будущее будешь предсказывать. Толковать Свет и Тьму. Помнишь весталку в Валенхарре? Ты должен вести себя так же.

— Точно, — перебил Малый. — Волосатый урод-прорицатель. Идеально. Я даже имя знаю.

И снова засмеялся, еще обиднее прежнего.

— Тебя же Мором звали? Мора мы тебе оставить, сам понимаешь, не можем. Опасно тебе Мором быть. А вот Заморышем — другое дело. И тебе привычно, и нам бонус к настроению. Звучит, опять же, хорошо: «прорицатель Заморыш».

Вмешался Бравин.

— Ладно, прекрати. Не время глумиться.

— Я говорю серьезно. Мастер, ну кто поверит в твою идею с прорицателем? А вот в безумца Заморыша, прорицающего неизвестно что, но верящего в свои предсказания, поверят легко. Мало ли где клоуна подобрали. Короче, — Малый повернулся ко мне. — Легенду себе до вечера придумай сам, но основа такая. Ты — слегка двинувшийся рассудком на почве Света-Тьмы, возомнивший себя вестником судьбы. Как твое имя — неважно. Мы, а потом и все остальные, будем звать тебя именно так. Заморышем. Не парься раньше времени, чем больше лаорцы будут смеяться над тобой и твои прозвищем, тем меньше они будут тебя подозревать. Запомни, верить в твои предсказания им не обязательно, главное, чтобы было видно, что ты сам в них веришь. Ну, и сам понимаешь, это должно быть смешно. Или страшно. А может, страшно смешно. В общем, думай, вечером покажешь, на нас потренируешься…

— Вы серьезно? Заморыш?

Бешенство стало медленно подниматься в груди, норовя смести хрупкие преграды, возведенные за последние недели здравым смыслом и признательностью за оказанную помощь.

— Заморыш, — утвердительно заявил Бравин. — Мне нравится. Серьезное прозвище, ко многому обязывающее. Справишься?

Они были серьезны. Они и вправду считали, что меня не будет парить, если каждый прохожий начнет смеяться надо мной. Ржать. Надо мной. Любое отребье.