Эндрю Николл - Добрый мэр

— Да, — сказал он. — Завтра суббота. У вас есть какие-нибудь планы на выходные?

— Думаю, нет. Да, совершенно точно, нет. — Агата надеялась, что Тибо поймет намек, но он ничего не сказал в ответ.

Минуту спустя она предприняла вторую попытку.

— А вы? У вас есть какие-нибудь планы?

— Ээ… Не смейтесь, я решил пройтись по магазинам. Может быть, куплю себе новый костюм. Или даже два.

— О-о! — насмешливо произнесла Агата.

— Я же сказал, не смейтесь!

— Не смеюсь, не смеюсь! Да, возможно, новый костюм вам не помешал бы.

На некоторое время они замолчали. Агата шла легкой покачивающейся походкой, заставлявшей мужчин оборачиваться и смотреть вслед, рядом шагал высокий, прямой, элегантный Тибо, и каждый гадал, может ли другой прочесть его мысли.

Тибо не говорил: «Да ну их к черту, эти костюмы! Вы и представить себе не можете, какие вещи мне хотелось бы купить для вас! Вы и представить себе не можете, какие вещи я дарил бы вам каждый день, если бы мог. Новые платья, новые туфли, меха, бриллианты и нижнее белье, прекрасное нижнее белье, конфеты, пирожные, цветы, шампанское, забавные безделушки, глупые безделицы, милые пустячки!»

И Агата не отвечала ему: «А знаете ли вы, какие трусики на мне надеты? Можете догадаться? Очень, очень непристойные. До смешного крошечные. Можете себе представить, какие женщины носят такие трусы? Надеюсь, по дороге домой я не попаду под трамвай. Одному Богу известно, как на такие трусики посмотрят в больнице».

— Да, стало быть, куплю новый костюм, — снова заговорил Тибо. — А в воскресенье, наверное, схожу в парк имени Коперника посмотреть на духовой оркестр.

— В воскресенье?

— Да, в воскресенье, в час дня.

— В час?

— Совершенно верно, парк имени Коперника, час дня, — многозначительно повторил Тибо. — Их последнее выступление в этом году. Конец лета. Улетают ласточки, журавли отправляются на юг, гуси покидают Амперсанд…

Агата рассмеялась.

— И оркестр пожарной бригады прячет свои трубы и тромбоны до весны! Ладно, господин мэр, давайте поторапливаться. Вы обещали мне кофе!

И она пустилась бежать, стуча каблучками по Белому мосту и плитам Ратушной площади. Чуть помедлив, Тибо побежал за ней.

Мэру Кровичу казалось, что его кабинет стал совершенно другим, словно он никогда раньше в нем не работал. Такова любовь: она всему придает новый вкус, окрашивает все в другие цвета, щекочет нервы остротой ощущений, вновь делает интересным давно опостылевшее. Кофе был сварен в том же самом кофейнике, который незапамятные годы кашлял, шипел и плевался на столике у двери — но такого кофе Тибо не случалось еще пить никогда в жизни. Помимо всего прочего, он приготовил его сам, впервые в Ратуше за очень долгое время, а Агата сидела за своим столом и заливалась смехом, глядя, как он разыскивает банку с кофе, теряет ложку и рассыпает по полу сахар. Но когда он подал ей чашку, она благодарно улыбнулась, принимая блюдце, задержала свои пальцы на его руке дольше, чем требовалось.

Потом они говорили — но на этот раз весело — о жизни и о том, какой они хотели бы ее видеть: жизни не в маленьком северном городке, а на берегу теплого, ласкового моря; не в окружении тысяч людей, никто из которых не знает, сколько сахару ты кладешь в кофе, а в компании одного-единственного человека, который знает, только знать и незачем — можно же пить вино.

Это был разговор, разбитый на фразы и полуфразы, маленькие кусочки правды, между которыми они болтали об афише «Палаццо Кинема» на эту неделю, о булочках с изюмом, которые пекла бабушка Агаты, теперь таких нигде не найдешь ни за какие деньги, о том, как это здорово, когда тебе девять лет, ты ловишь рыбу с пирса и прячешь в коробочку крабов, чтобы потом ночью пугать ими маму, о том, как ужасно быть одному и жить без любви, и о том, какая странная штука: гранаты каждый год появляются в магазинах не более чем на пару недель.

Снова пробили часы на соборе. Потом еще раз. Стало смеркаться.

— Нам надо поработать, — сказал Тибо.

— Да, надо, — согласилась Агата.

— У меня есть работа.

— И у меня тоже.

— Да.

— Если хотите, возьмите эту чашку кофе с собой.

— Да, спасибо, возьму.

Тибо спиной вперед удалился в свой кабинет, глядя поверх шутливо поднесенной к губам чашки и не отрывая глаз от Агаты. Он смотрел ей прямо в глаза и пятился, пока не свернул за дверь и внезапно не остался один.

— Мне и в самом деле нужно работать, — громко сказал он.

— И мне тоже, — откликнулась она.

— В самом деле, нужно.

Тибо сел за стол, открыл одну из красных папок, принесенных Агатой, и растерянно уставился на бумаги. Его мозг был занят мыслями о ней, и места для муниципальной чепухи в нем не осталось.

— Скажите, какое нам дело до высоты надгробных памятников? — обратился он к Агате через стену.

— Новые правила погребения на городских кладбищах и все такое. Будут обсуждаться во вторник на заседании комитета по паркам. Я сложила все бумаги в папку.

Произнося эти слова, Агата пыхтела и сипела, из-за стены доносились глухие удары и скрип, словно кто-то двигает мебель.

Тибо встал, чтобы посмотреть, в чем дело.

— Что это вы там делаете? — спросил он и столкнулся с Агатой. Она боролась с небольшим столиком: приподняв и уперев в бедро, пыталась протолкнуть его в дверь.

— Сюрприз! — Агата довольно улыбалась во весь рот. — Я придумала занести этот столик в ваш кабинет, чтобы можно было немного поработать вместе. Быстрее получится. Я и печенье принесла.

И действительно, на краю столика стояла пачка имбирных печений.

— Ну-ка, поставьте, — велел Тибо.

— Вы не хотите, чтобы я сидела с вами?

— Я не хочу, чтобы вы себя покалечили. Дайте-ка я…

Он поднял столик и перенес его к своему столу.

— Я схожу за вашей пишущей машинкой.

Агата сходила вместе с ним и принесла свой стул и стопку писчей бумаги с эмблемой Городского Совета.

— Забавно! — сказала она, усевшись и полистав записную книжку.

Тибо взглянул на нее, улыбнулся и покачал головой.

— Это безумие. Помешательство какое-то.

Однако они и в самом деле управились с работой, грызя печенье и усыпая ковер кучками крошек. Порой кто-нибудь из них на несколько минут замирал, глядя на другого, и тут же опускал глаза, когда другой их поднимал. На столах накапливались стопки документов, они передвигали их друг другу и потом убирали в скучные, добропорядочные папки.

А потом Тибо протянул руку и включил свет. В углах кабинета выросли тени.

— Уже поздно, — сказал он. — Шестой час.

— Я могу задержаться.