Татьяна Патрикова - Драконьи грезы разужного цвета

— Нет. С турнира. Помнишь?

— Ага. Помню, сколько мне трудов стоило уговорить тебя участвовать.

— Уговорить? Скорее, принудить хитростью и коварством, — пробурчал Ставрас недовольно. Но на самом деле, вся проблема была в том, что ему банально было стыдно, но не за Шельма, как можно было бы предположить, а за себя. В том, что пришлось согласиться на его условия в тот злополучный день, был виноват только он сам.

Все началось с того, что весь вечер, который Ставрас все же посетил, (?) (посетил что?) а не проигнорировал, как обычно, чтобы хоть как-то развеяться, несносный шут не отходил от него ни на шаг. Так что, очень скоро от его улыбки "а-ля коварный соблазнитель, преследующий прекрасную фурию", которую Шельм с упорством блаженного испытывал на нем, становилось тошно. Потеряв надежду избавиться от приставучего юнца, успевшего набить оскомину своими силами, Драконий Лекарь не выдержал и пробормотал в присутствии короля, что некоторых особо резвых хоть раз полезно высечь для острастки. И меньше всего в тот момент ожидал, что Палтус воспримет его слова, как руководство к действию.

А шут улыбался. Стоял и улыбался, легко опираясь руками на специальную балку, держащуюся на двух столбах, которые были вбиты чуть в стороне от основной аллеи дворцового сада специально для таких вот провинившихся, которых король желал наказать здесь и сейчас, не отходя далеко от пышного бального зала. Правда, обычно их к ней приковывали, чтобы не сбежали, но шут приковываться отказался наотрез. Все думали, что сбежит, но он улыбался, светло и почти по-детски лукаво, а за его спиной резал воздух и тонкую светлую кожу хлыст. Несколько раз хлыст изогнулся, огибая стройное тело, и красные отметины от его "поцелуев" остались не только на спине, но и на плоском животе голубоволосого парня, так не похожего на себя самого без пестрой ливреи и шутовского колпака. Две ярко-розовые полосы с остреньким окончанием по обе стороны от пупка.

Ставрас стоял в толпе зубоскалящих придворных, которым шут изрядно насолил, и они не преминули поехидничать над его незавидной участью, но смотрел только на них, на эти отметины. Красиво, если бы не было так больно. Поднять глаза и взглянуть в лицо мальчишки, которого он собственноручно подвел под монастырь, лекарь так и не смог.

Пятнадцать хлестких ударов хлыста и ни на миг не погасшая улыбка. Ставрас не видел её, но чувствовал всей кожей, точно так же, как чувство вины, выжигающее на ней свой тонкий узор рубцами на внутренней её стороне. Да, после того как экзекуция завершилась и шуту позволили снова надеть рубашку, лекарь поймал себя на мысли, что тот просто не мог ни предугадать, как может отреагировать на нечаянно оброненную им фразу король. И, скорей всего, будучи парнем не глупым, (как бы в свете и полусвете Столицы не было принято считать обратное), легко спрогнозировал именно такой для себя исход. Но, когда шут, успевший привести себя в порядок, поймал его уже у конюшен и строя из себя придворную даму взмолился "защитить честь его любимого на турнире…" лекарь не смог отказать. Просто не смог. А так все хорошо начиналось! И почему в тот вечер он просто не ушел, пока мальчишка его окончательно не достал, а все же продолжил эту глупую и совершенно не подходящую ему игру? Тогда ответа не было. Теперь, кажется, нашелся. Кем бы ни был его запечатленный друг, к нему точно нельзя было остаться равнодушным. Поэтому, наверное, он так необдуманно и связал свою жизнь с ним узами драконьего запечатления.

— За что Палтус на тебя в тот день так осерчал, что даже до плетей опустился? — спросил лекарь у притихшего шута.

— В постели фрейлины застукал.

— И что с того?

— Понимаешь, он сам к ней клинья подбивать навострился, а тут вваливается, значит, без стука в её комнату с миленьким таким букетиком ромашек, а там, в постели вместе с его несостоявшейся пассией я, собственной персоной. А главное, собственно, за что пострадал-то: когда он с ней только перемигиваться начал, девчонка быстро смекнула что к чему и начала шарахаться на всяких там приемах, как от огня, а потом в светлицу к себе забиваться и в слезы. Я её так как-то и застал. Рассказала в чем проблема, ну я, дурак, и вызвался помочь.

— То есть, номинально в её постели ты присутствовал, но фактически…

— Да, нет. И фактически тоже. Я не настолько альтруистичен, должен же я был знать, ради чего стараюсь, — криво усмехнулся шут и тут же хитро прищурился: — Ревнуешь?

— Вот еще. Так что там с королем?

— Да, ничего. Я за тобой в тот вечер потому и таскался, как банный лист приклеенный, знал же, что при тебе он меня трогать не рискнет. Но когда ты сам предложил, он, конечно, за эту идею всеми конечностями ухватился. А с турниром вообще случайно получилось. Я и вспомнил-то о нем, только когда тебя у конюшен увидел. Мне за плети обидно было, вот я тебя и припряг под шумок, — покаялся Шельм и прикрыл глаза. — Злишься?

— Хм, на дураков злиться, себя не уважать.

— Угу. Я — дурак, кто же спорит?

— Вообще-то, я себя имел в виду.

— Ага. Любовь до гроба, дураки оба, — не открывая глаз, улыбнулся Шельм и тут же протестующее воскликнул, упираясь ладонями в широкую грудь лекаря, неожиданно подтянувшего его к себе обеими руками. — Эй! Ты чего?

— Запечатление. Забыл? — смеющимися глазами глядя на него, объявил лекарь и каким-то до безобразия естественным жестом зарылся лицом в волосы на макушке.

Шельм возмущенно фыркнул.

— К тому же, — продолжил тем временем Ставрас, не обратив на его возмущение должного внимания, мало ли, чего он тут фырчит. — Я собирался немного полетать. Ты со мной, раз уж уснуть не можешь?

Шут, уже собравшийся активно отбиваться, дабы защитить свою мужскую честь от посягательств некоторых чешуйчатых, замер и поднял лицо на один уровень с ним. Глаза лекаря больше не смеялись, смотрели серьезно и вопросительно.

— Конечно, с тобой! — выпалил Шельм радостно. — Кто же от такого откажется?

— Вот и я думаю, что никто, — улыбнулся уголком губ Ставрас и закрыл глаза. Шельм последовал его примеру.

Так в обнимку и уснули.

— Кстати, — рассекая мощными крыльями воздух иного мира, Ставрас неожиданно продолжил разговор, начатый еще в спальне. — Знаешь, драконы редко в естественной среде задумываются о таких предметах обихода, как одежда.

— И что с того? — немного рассеянно отозвался Шельм, восседающий у него на спине и жадно рассматривающий окружающий их необычный пейзаж.

Начнем с того, что в этом мире небо было не ультрамариново-голубое, а нежно-сиреневое, по крайней-мере ночью. Так еще на нем, усыпанном тусклыми звездами, висели сразу три луны, причем все разных цветов и размеров. Самое крупное, а, значит, и самое близкое к этому миру ночное светило было красноватого оттенка, то, что посередине, зеленоватого, ну, а самое дальнее, нежно-голубого. Красиво и завораживающе.