Константин Соловьев - Геносказка

— Моя сестра не станет геноведьмой! — крикнул он, вспыхивая от негодования. — За это полагается костер!

— Только в вашем провинциальном Шлараффенланде, — невозмутимо усмехнулась геноведьма. — Но, насколько я понимаю, вы не торопитесь туда вернуться? Поверь, маленькая акула, в мире есть много мест, где опытная геноведьма может жить в свое удовольствие, не боясь костра.

— Например, в чаще Железного леса? — ядовито осведомился Гензель.

Это было слишком резко. Это граничило с грубостью. Глаза геноведьмы сверкнули. Неярко, но огонек этот был, несомненно, опасен.

— Не думаешь же ты, что я предлагаю обучение любой встреченной девчонке? Твоя сестра одарена. Геномагия даст ей богатство, могущество, безопасность и смысл существования. А что можешь дать ей ты, мальчишка с ужасными зубами? Смерть в здешнем ядовитом болоте? В когтях какого-нибудь кошмарного порождения? От голода? Вы всего лишь двое детей, заблудившихся в лесу, и вам не выбраться без помощи.

Живот делался все тяжелее. Приятное чувство сытости отчего-то стало слабостью, медленно ползущей из желудка по всем членам, связывающей их невидимой паутиной, гнетущей.

— Мы попытаемся, — пробормотал Гензель, чувствуя, что и язык начинает заплетаться.

Что же это такое? Отчего тело так клонит к земле? Почему перед глазами мелькают пестрые мошки? Гензель попытался сделать шаг к двери, но вдруг споткнулся и едва не упал. Как в тот раз, когда мальчишка на улице поставил ему подножку. Но в этот раз никто к нему не прикасался. Его нога просто врезалась в пол, отказавшись продолжить шаг. Гензель уставился на нее, чувствуя, как его вспотевшей кожи на животе и боках касаются скользкие хитиновые усики страха.

Геноведьма легко и беззвучно поднялась из-за стола. Бледная, в черном платье, она напоминала причудливую тень, дрожащую в неверном освещении лантернов.

— Ты слишком глуп для того, чтоб быть геномастером, звереныш. Слишком ограничен. Ты — кусок слежавшегося угля, которому никогда не стать алмазом. Но твоя сестра… Она из куда более прочного материала. Надо лишь огранить его, придать форму… Гретель! Гретель, пришло время тебе сказать свое слово. Хочешь ли ты остаться со мной и учиться у меня геномагии? Хочешь ли обрести безграничную власть над живой материей? Творить магию плоти?

Гензель с трудом повернулся. Голова казалась набитой влажными ватными тампонами, ужасно тяжелой и невероятно легкой одновременно. «Отрава!» — подумал Гензель, отчаянно сражаясь за свое тело, которое с каждой секундой все меньше оставалось сто собственным. Оно погружалось в стылые глубины подобно кораблю с огромной пробоиной.

Гретель привалилась спиной к стене. Кажется, она даже не могла оторваться от скамьи. Геноведьма подошла к ней, села напротив и вгляделась в бледное лицо. С удовлетворением, которое таяло на дне пересыхающего сознания, Гензель отметил, что растерянности и страха на этом лице не было. Напротив, в нем обозначилась твердость, которой он прежде не замечал. Твердость, из-за которой ему даже показалось, что это лицо не его сестры, а ее близнеца, сотворенного геномагией в пробирке.

Гензель тяжело привалился к столу, рук своих он не чувствовал, а ноги были уже бессильны выдержать вес тела. Кажется, у него осталось совсем мало времени. Он попытался залезть рукой в карман, где лежал нож, но рука лишь беспомощно дернулась раненой птицей. Он почувствовал, как неодолимая тяжесть, взгромоздившись ему на шею, тянет голову к столу. Кажется, уже трещит от непомерных усилий позвоночник…

Сейчас разум выключится, он это чувствовал. Гибельный яд пропитал все тело и забрался в каждую клетку. Единственное, от чего Гензель ощущал удовлетворение, — предвкушение того, как геноведьма разозлится, услышав отказ. Возможно, единственное, что он захватит с собой в темноту, будет выражение ярости на ее безупречном лице. И гордость за сестру.

— Глупые дети, — сказала геноведьма мягко, почти ласково. — Вы думали, что можно вломиться в дом геноведьмы, отъесть от него кусок и уйти как ни в чем не бывало? Какая удивительная наглость. Неужели вы не знали, что гости геноведьмы уходят, когда она этого захочет, а не когда им вздумается? Вы слишком ценны, чтобы умереть в каком-нибудь овраге. Даже сами не подозреваете, насколько ценны. Особенно ты, Гретель. У нас с тобой разный генокод и фенотип, но ты не представляешь, до чего мы внутренне похожи. В нас с тобой куда больше общего, чем у тебя с твоим братом. Там, куда вел тебя он, ты никогда не добилась бы ничего стоящего. Бастард, квартерон, городская чернь, пожива для Мачехи… Там, куда отведу тебя я, ты станешь хозяйкой геномагии, повелительницей плоти, властительницей тел и душ. Хочешь ли ты идти со мной дальше, Гретель? Хочешь творить настоящие чудеса?

— Да, — сказала Гретель, подбородок ее дернулся, но глаза смотрели уверенно и спокойно. — Хочу.

Гензель перестал сопротивляться. Позволил теплым и тяжелым волнам нести его тело в любом направлении. И в следующий миг волны накрыли его с головой, задавив и размыв все остававшиеся мысли.

Он даже не представлял, насколько медленно тянется время, если не видишь солнца. В Железный лес солнечный свет пробирался лишь в виде крохотных капель, словно ему приходилось с величайшим трудом просачиваться сквозь грубую, как дратва, листву. Но и там всегда можно было понять, когда вокруг царит день, а когда ночь. В новом обиталище Гензеля невозможно было определить даже этого.

Тут не было окон, даже крошечных, со всех сторон его окружала бугрящаяся плоть, покрытая скользкими жировыми отложениями. Эта плоть жила, шевелилась, в ее недрах текли тысячи неизвестных ему процессов, что можно было ощутить, стоило лишь приложить к ней руку. Но Гензель, напротив, старался держать руки подальше от этой массы — теплая, немного липкая, она была неприятна и вызывала ощущение, что он запустил пальцы в чью-то свежую рану.

Камера его была небольшой, можно пересечь в пять коротких шагов. Но это было именно камерой, в чем он не сомневался с того самого момента, как очнулся здесь. Она не похожа была на камеры Мачехи, подземные бетонные казематы, источающие вонь разложения, мочи, ржавчины и плесени. Даже своей формой, неправильной, лишенной симметрии, она отличалась от них. Но Гензель не питал иллюзий. Здесь не было мебели, лишь сливное отверстие, забранное плотной и твердой органической мембраной, да узкий проход, закрытый решеткой.

Решетку эту Гензель изучил первым же делом — самая настоящая кость. Ну разумеется, что же еще может использовать геноведьма в своем живом доме?.. Кости были не очень толстыми, с палец толщиной, но столь прочными, что не трещали даже тогда, когда Гензель изо всех сил попытался переломить один из «прутьев», — трещали лишь его собственные зубы. Наверно, в этих костях куча кальция… Гретель разобралась бы в этом, но Гретель здесь не было. Только он один в окружении собственных мыслей, колючих и острых, как стая кружащих плотоядных рыб.