Юрий Никитин - Трехручный меч

— Да! — воскликнул я воспламененно. — Теперь я сяду с вами за стол с новыми взглядами на жизнь…

Он прервал:

— Никуда ты не сядешь.

— Но ведь… гм… наличие более чем одного мнения…

Он кивнул:

— Да, конечно. Но когда подставляем левую щеку, то бьем в печень. Иногда и ниже. Будь здоров, герой!

Мощные руки повернули меня, я ощутил крепкий пинок, потолок и пол трижды поменялись местами, сзади гулко захлопнулась дверь. В шумном зале все так же пили, ели, мальчишки разносили еду и вино, я поднялся и на всякий случай сказал громко:

— Не ценят, набитые дураки, настоящих бардов!.. Молитвы им подавай…

Махнул пренебрежительно рукой и сел за ближайший стол, не решаясь вернуться за прежний, где уже знают, что бард из меня как из зайца велосипед. Напротив меня оказался тот самый старый воин, которого встретили так недружелюбно. Правда, некоторые и сейчас смотрят восторженно, но все же больше тех, кто и сейчас время от времени прицельно бросал нож в спину. На полу быстро росла горка блестящих лезвий.

Он взглянул остро:

— Проблемы?

— Мне бы убраться отсюда, — сказал я честно. — Я уже знаю, что в Корчме пересекаются все миры.

Он подумал, кивнул:

— Если ты это уже понял, то в самом деле можешь уйти в любой. Подумай, который нужен, куда жаждешь, и…

Я сказал с жаркой благодарностью:

— Спасибо. Прости, но я прямо сейчас. Можно?

Он благодушно отмахнулся:

— В Корчме можно все. Кроме мата.

— А что так?

— Да хозяйка Корчмы — женщина, она его не переносит. Так что давай, тужься…

Последние слова я слышал как в тумане, по телу разлилось блаженное тепло расслабления, фигуры начали расплываться, как и сами стены, проступили другие очертания, золотые пески пустынь, цепочка верблюдов под палящим солнцем, темные силуэты нефтевышек и бегущего яростного шахида с надписью на груди «Farid» и автоматом израильского производства в руках, тут же наплыли колеблющиеся, вот-вот упадут, силуэты темных небоскребов, там сейчас ночь сменилась густым туманом, откуда знакомые басовитые удары старинных часов на древней башне…

Глава 14

Усилием воли я вызвал знакомые и такие родные заплеванные и загаженные улицы, переполненные мусорные баки, с которых ветер разносит бумажки, разрисованные матюками стены, засранные лифты, запах мочи в подъездах и обгорелые почтовые ящики с выломанными дверцами, пьяненьких мужичков на загаженной детской площадке с разбитыми бутылками, эти мужички твердо знают, что не в деньгах счастье и что все деньги не заработаешь, так что неча и начинать работать…

Все ярко, зримо, все досягаемо, я слышал и нашатырный запах мочи, и раскатистый мат, которым обмениваются мамаша с коляской и мужички на сломанной качели, чувствовал приторную вонь из забитого мусоропровода, оставалось только очутиться там, вот просто даже не шагнуть в тот мир, а, как уже проделывал, всего лишь ощутить себя там и… оказаться там. Ощутил себя, да, ощутил очень четко, резко, однако я все еще нахожусь здесь, а старый воин сидит за столом напротив.

— Что, — спросил он хмуро, — не получается?

— Да, — ответил я растерянно, — не понимаю…

Он хмыкнул, припал к кружке. Кадык задергался, чисто выбритые худые щеки чуть-чуть порозовели.

— Разберись, — посоветовал он, отдышавшись. — Ничего не бывает спроста.

Я попытался снова, вспомнил и вообразил в пикантных подробностях последних побывавших у меня женщин, должно бы подействовать, говорят, примитивные позывы — самые мощные, но и голые бабы остались по ту сторону, а я по эту. Воин следил с иронической ухмылкой, потом потерял интерес, рядом спорят о волновой структуре пространства и демократии, отвернулся, а я сидел как пришибленный, придавленный, затем постепенно начала всплывать отгадка…

Похоже, я сам не хочу отсюда шагнуть, пока не выполню нечто. Умом хочу шагнуть, даже чувствами хочу. Но это тот ум, который простенький, да и чувства тоже такие же, простенькие и поверхностные, которыми живу, как живет все человечество. Но где-то во мне на глубине есть и другие чувства, глубинные, которые не дают о себе знать, вообще обычно не выказывают признаков существования, и только в редких… редчайших случаях вмешиваются.

Я даже не хочу их называть, меня коробит от высоких слов, я же демократ, хоть и понимаю, что демократы — говно, но что делать, вот такое и я говно, сейчас уже не стыдятся признаваться, что говна, а вот быть честным, верным и любить работать — все равно что обосраться в троллейбусе. Но что делать, это глубинное вылезло и молча, вот зараза, преградило дорогу к тому, чтобы вернуться в привычный мир к доступным бабам, непыльной работе, простенькому кайфу.

— Ладно, — произнес я со злостью. — Пойду бить Черного Властелина. Тогда-то отпустишь?

Воин оглянулся, во взгляде вопрос сменился пониманием. Я поднялся из-за стола, кивнул, он помахал рукой.

— Увидимся.

* * *

Равнина медленно и величаво вздымалась красивыми пологими холмами. И хотя они от основания до макушки в деревьях, солнце пронизывает насквозь, я видел тяжелые серые валуны у подножья, дважды миновали веселые ручьи, низвергающиеся с самой вершинки вниз, снова я начал ломать голову, что за дурная вода, что сперва забирается на гору, чтобы потом сбежать вниз, никогда этого не понимал, но вон целый водопад, крохотная радуга, ветерок донес облачко мельчайшей водяной пыли…

Птицы перекликаются в ветвях деревьев, выпархивают из кустов и даже из-под копыт, красными комочками по деревьям носятся белки. Когда я вскинул голову, высоко в небе молодой дракон неумело преследовал стаю гусей, они уворачивались нехотя и лениво, почти не ломая строя, из-за деревьев выглянул некто огромный и серый, то ли гризли, то ли хозяин леса, но я вскинул правую руку, показывая на торчащую над плечом рукоять меча, заодно демонстрируя глыбы мышц, так и проехали, а дальше попадались только олени, лоси, изюбры и сайгаки, да еще разок мелькнули за кустами серые спины крупных кабанов.

Огромные массивные деревья посматривали упорно и злобно, наконец потеряли терпение и начали пытаться оттеснить нас к востоку. Впереди выдвинулась настоящая крепостная стена, дорожка смиренно и вроде бы покорно начала огибать массив, но внезапно озлилась, отыскала в стене щель, а то и сама прогрызла, вломилась, понеслась, пока не поймали и не вернули, виляя хвостом прошлогодних листьев между огромными, как горы, стволами.

Сразу стало еще прохладнее, воздух повлажнел. В деревьях чувствуется движение подземных вод, что поднимаются до самой вершинки, охлаждают листочки, а какой листик не удается напоить, тот скрючивается, как червяк на солнце, засыхает. Земля тоже чуть ли не влажная, копыта не стучат, как было на опушке, а оставляют глубокие следы.