Влада Медведникова - Предвестники Мельтиара

Эркинар покачал головой и сказал:

— Все смутно. Нам было трудно различить даже это.

— Неважно, — решил Мельтиар. — Они будут уничтожены, как только я вернусь. Или там есть полукровки?

— Я вижу только его. — Эркинар вновь прикоснулся к зеркалу, и видение вздрогнуло, мгла отползла к краям.

Прибрежная ночь расступилась, к нам хлынули запахи и звуки. Я видела Лаэнара, чувствовала его горячую, страстную силу, огонь его души. Мне так хотелось оказаться там, возле него, — но рядом с ним был другой человек, и я узнала его стремительную магию, похожую на сталь, ставшую ветром, и на лунный свет, растворяющий камни.

Эли, маг, забравший Лаэнара.

Этот маг — полукровка.

Мне стало легче дышать и проще думать. Все верно, ведь у врагов нет магии, как я не догадалась сразу? Это мог быть только один из нас. Полукровка, не знающий ничего о себе, не видящий свой свет.

Но он жил в Роще, почему же он не знал? Почему скрытые не рассказали ему?

— Заберу хотя бы одного, — сказал Мельтиар и повернулся к нам. — Ждите. Осталось немного.

Темнота полыхнула и погасла. У мерцающего стекла остались лишь пророки и мы, три звезды Мельтиара.

Но скоро нас снова будет четверо.

Рэгиль положил руку мне на плечо, Амира сжала мою ладонь, и мы вновь склонились к зеркалу, полному видений.

45

Я смотрел, как приближается берег.

Сперва меня коснулся ветер, пришедший с суши. Едва различимый в потоках соленого бриза, он нес тепло земли, запахи первых дней осени, — привычные и уже почти забытые. Я медленно вдохнул его, пытаясь остановить этот миг, запомнить вкус возвращения. Моя песня проснулась и задрожала в глубине сердца, звучала стремлением и тоской.

Потом появились горы, чернотой вспороли край неба. Позади них догорал закат, а они приближались, становились все темней, все больше. Сотни лет враги скрывались там, в сердце темноты.

Горы распались на череду скал, перевалов и дальних вершин, — и я ощутил, как изменилось под нами море. Его голос стал неистовым и громким, оно пенилось, рвалось вперед, падало на скалы.

«Здесь причалили первые корабли. Здесь была первая битва».

Сумеречный ветер говорил мне об этом во сне, — так давно, до начала войны. И тогда я не поверил, но теперь знал, — это правда. Здесь была первая битва и будет последняя.

Я закрыл глаза, пытаясь успокоить мысли, придать им уверенность и силу.

Я вернусь. Мы все вернемся.

Весло в моих руках было теплым от долгого полета, песня струилась в нем, перетекала в лодку, эхом оставалась в попутных ветрах.

Мы качнулись, на миг потеряли высоту, зачерпнули бортом холодный поток, выровнялись снова. Я открыл глаза, посмотрел вперед.

Джерри сидел там, за рычагами, — лодка отзывалась на его движения, но запоздало, словно бы неохотно.

Я потянул весло на себя и сказал:

— Снижайся.

Лодка послушалась меня, скользнула вниз, и Джерри выругался, дернул рычаг, пытаясь выровнять ее. Лаэнар схватился за борт, воскликнул что-то, восхищенно или испуганно, — я не смог разобрать.

Я знал, где-то внизу корабль, борется с прибоем, лавирует среди прибрежных скал. Но он был неразличим, — сила Тина или грохот моря скрыли его, я видел только волны, только черные рифы. Отзвук песни теней доносился сквозь голоса моря и ветра, — там, на палубе корабля, Нима пела, не замолкала ни на мгновенье.

Мы мчались вниз, все быстрей.

Черные камни мелькнули совсем близко, прибой окатил нас шквалом брызг, остался позади, — и киль вспорол землю, лодка остановилась, медленно завалилась на бок и замерла.

Мне не хотелось выпускать весло, не хотелось выбираться наружу. Песня полета звенела, текла сквозь мои ладони, говорила: «Я с тобой». Я слушал ее и казалось, — мне ничего не грозит, пока я не шагну на родную землю, не принадлежащую нам теперь, пока не почувствую, как изменился мир.

Усилием воли я поднялся и вылез из лодки.

Босые ноги коснулись камня, — холодного, влажного от морского ветра. За спиной грохотал прибой: приближался и отступал, вновь и вновь, не сбиваясь с ритма. Ветер вторил ему, голоса чаек врывались в напев, пронзительные и тоскливые. Я вслушивался, пытался понять, как изменился мир, что за новые песни звучат в нем, — и не мог уловить.

Джерри выпрыгнул из лодки, передернул затвор ружья. Лаэнар остановился рядом со мной, замер, глядя на горы.

Закат давно погас, осталась лишь чернота скал и дальних вершин, — ночное небо над ними. С каждым мгновением оно становилось все глубже, звездная россыпь проступала все ярче. Я различал узор созвездий, — серп, птицу, корону, — а вокруг мерцали тысячи и тысячи звезд, имен которым я не знал.

Они померкли — стремительная тень промчалась по небу, и я схватился за оружие, уже почти освободил его из перевязи.

Но дымный привкус и шорох, скользящий возле сердца, остановили меня.

Тин опустился на скалы, — неясная тень с огромными крыльями.

— Все в порядке, — сказал он. — Остальные на пути сюда.

— Зажги лампу, — велел я Лаэнару.

Тот кивнул, вернулся к лодке. Чиркнула спичка — звук был громким даже в шуме волн, — и полоса света легла на камни, тени расступились.

— Нас могут увидеть, — заметил Тин.

— Зато и мы сможем видеть, — возразил я. — И как иначе остальные найдут нас? Нам нужно…

Я не договорил.

Голос моря, порывы ветра, дымный шелест, песня, текущая в бортах лодки, волшебство, струящееся в моем оружии и браслетах, — таким был мир всего мгновение назад.

Но он изменился.

Звук за гранью звука или свет, который невозможно увидеть, — пылал совсем близко, всего в нескольких шагах.

Я медленно обернулся.

На миг мне показалось, — там ночь, ставшая морем, бесшумное и стремительное движение черных волн. Но морок развеялся или расступился покров волшебства, — и я увидел человека.

Он стоял у обрыва, шторм грохотал и бился позади него. Но на камнях вокруг бушевали другие волны, — черный искрящийся смерч, незнакомая песня, стремительная и беззвучная.

Лаэнар поднял фонарь выше, — огонь за стеклом затрепетал от порыва ветра, — луч света коснулся черных волн и растаял.

Но я успел различить лицо этого человека. Я узнал его.

Это он звал Лаэнара на площади в Атанге.

Краем глаза я уловил движение, привычное и быстрое, — Джерри прицелился и выстрелил. Черный смерч взметнулся, встречая пулю. Я не смог понять, достигла ли она цели, — пришедший не шелохнулся, не произнес ни звука, — лишь эхо выстрела гудело среди скал.

Я должен был что-то сделать, — выхватить оружие, запеть, — но время словно остановилось. Мир изменился, пока мы были на Королевском острове. Я не знал, что происходит и чего ждать.

Враг вскинул руку, рассек воздух быстрым движением, — черные искры рассыпались вокруг. И в тот же миг Лаэнар пошатнулся, рухнул на камни. Фонарь разбился, масло зашипело, угасая.

Запах крови и вкус близкой смерти обожгли меня. Лаэнар скорчился на земле, прижимая руки к груди, и из-под его ладоней по одежде расползалось темное пятно. Кровь.

— Что ты сделал?! — крикнул я, обернувшись к темному вихрю.

— Ты сделал, — ответил враг на своем языке.

Я сам не заметил, как оказался на камнях, возле Лаэнара. Песня исцеления звенела в моем сердце, дрожала в ладонях, — я успею вылечить его. Я видел, жить ему не больше получаса, в его крови яд, волшебство прозрачной синевой струится в венах, — но я спасу его, потому что…

Я застыл, песня исцеления замерла вместе со мной.

…потому что это от моего волшебства он умирает, он ранен моим оружием, отравлен моей песней яда. Много дней назад, в небе над горами.

Я исцелю его — но что будет дальше? Во что враг превратил мое заклятье?

Что мне делать?

Я обернулся. Джерри по-прежнему целился в темноту, Тина нигде не было видно. Должно быть он скрылся среди теней, чтобы внезапно напасть, или вернулся к кораблю — сказать, что мы попали в ловушку и нужно уплывать.

Только бы он вернулся к кораблю. Пусть Нима доберется до Королевского острова, пусть спасется.

Лаэнар застонал, чуть слышно, — голос яда был громче, затмевал его дыхание, стук сердца.

Зертилен сказал мне: «Ты отвечаешь за него», и это так.

Я прикоснулся к Лаэнару и запел.

Песня исцеления затопила меня, и ночь исчезла, я больше не видел ни скал, ни звездного неба. Море отдалилось, грохот прибоя стих. Никого не было рядом — только Лаэнар и песня оплетающая его, смывающая отраву, растворяющая без остатка. Когда последняя капля яда превратилась в прозрачный синий туман и растаяла, — тогда смолкла и песня.

Я закрыл глаза. Я чувствовал, что горю, словно собственное волшебство обожгло меня. Морской ветер касался лица, вдалеке кричали чайки. Я сжал кулаки, пытаясь умерить дрожь в руках, и поднялся с земли.