Сергей Смирнов - Кто в замке король

Потом я загнал-таки её куда хотел: специально оставил открытой дверь в учительский туалет, закрыв все другие двери — в коридор, ведущий к мастерской и другие — на лестницу. Она влетела в маленькую кабинку с казённым унитазом в центре. Я захлопнул за собой дверь, отрезая ей путь к отступлению. И стал бить эту шипящую, вопящую тварь пряжкой. Она подскакивала, подскакивала, — и внезапно плюхнулась в унитаз.

Я наклонился посмотреть — может, её уже и добивать не надо, утонула? И тут смердящий окровавленный комок с бешеными красными глазами прыгнул со дна унитаза прямо на меня. Я успел отшатнуться, так что до лица она не достала; повисла на груди, уцепившись коготками, рвала одежду, орала и тянулась оскаленной пастью выше. Я сбил её с себя ремнём. Она шмякнулась на кафельный пол, а я… я опрокинулся на спину, головой распахнув дверь. Полуживое, мокрое, само воплощение злобы — оно промчалось прямо по мне и исчезло в коридоре.

Больше я за крысами не гонялся. Закрывался в приёмной и мрачно ворочался до утра, до прихода техничек…

И что интересно — сон с полутёмным коридором, по которому носятся жирные крысы, мне, бывало, снился. А вот горящую крысу я не видел во сне никогда. Только наяву. Но это было так давно, что тогда, в больнице, я об этом так и не вспомнил.

Время шло к выписке. Я уже бодренько доедал свою мокрую кашу и просил добавки — домашние что-то стали жмотиться. Спалось все меньше, зато интереса ко всему происходящему становилось больше. Вот медсестра («сестричка») Юлька, например. Не поверите — звезда. Я на неё лишний раз дыхнуть боялся. Спасибо, уколы отменили, а то мне вдруг стало неудобно стягивать перед ней штаны, обнажая худые исколотые ягодицы.

К Юльке один парень клеился. И приклеился ведь, сволочь — я случайно их воркованье подслушал. Они сидели в процедурном кабинете, как голубки. Или, как говорилось во времена моей юности, «как голубица и голубец». Прямо на кушетке, покрытой резиновой клеёнкой.

А ночью меня опять разбудил тот, из пригородного совхоза. Приснилось ему что-то, и он заорал вдруг благим матом:

— Куда ты бензином в печь?? Дура! Соляркой надо, во-первых, а во-вторых!..

И так же внезапно замолк.

Наверное, «во-вторых» уже не понадобилось…

Я так понял — его «дура» дождалась, пока бензиновые пары сгустятся до карбюраторной кондиции, и чиркнула спичкой. Что сталось с печью — понятно: улетела, как ракета. Может быть, крышу снесло. Да и с ней. А вот состояние самой дуры все же вызвало беспокойство. К тому же так и осталось неизвестным, что же нужно было сделать дуре «во-вторых».

Я заворочался, прислушиваясь. Всё те же звуки: похрапывание, почмокивание, постанывания… И вдруг различил мягкое, на краю слышимости, шуршание.

Оторвал голову от плоской казённой подушки. Скосил глаза на окно.

На фоне светлого квадрата (в эту ночь окно заливал свет месяца) неспешно брели понурые кошки.

Ни шороха.

Подрагивающие хвосты. Поднятые вверх морды. И бельма вместо глаз, в которых отражается лунный свет…

Потом наваждение кончилось. Я выписался.

Был солнечный майский день, весёлый, как сама жизнь, и я пошёл домой пешком, чтобы по дороге вволю насладиться этой самой жизнью.

Дома меня, однако, встретило неприятное событие.

2

Впрочем, так всегда бывает. Любой, возвращающийся из больницы, чувствует, что к его отсутствию уже как бы привыкли, мало того, вроде не особенно-то его и обратно ждут. Конечно, тут много зависит от мнительности человека, выкарабкавшегося если не с того света, то, по крайней мере, отползшего от края бездны.

И все-таки, и все-таки…

Замечаешь, что вещи лежат не так. Юбка жены, например, вдруг оказалась там, где обычно лежали мои штаны. Газеты — под столом. Телевизор сдвинут. И на кухне, на вафельном полотенце рядом с мойкой — два стакана, две чайные ложечки. Вместо трёх.

Может быть, всё это происходит случайно, само собой. Скорее всего, так. И, однако… Впечатление, как на картине Репина «Не ждали». Да ждали, конечно. Но не так, чтобы очень. Мне вспомнилась русская поговорка: «Насилу Ненилу свалили в могилу»…

Конечно, не к месту. Просто как-то не по себе мне было, и радость, которая только что переполняла — ещё когда поднимался по лестнице на свой этаж, — вдруг улетучилась.

Самым же неприятным событием было появление в доме котёнка.

С кошками нашей квартире вообще не везло. Когда я вселялся сюда — ещё один, без жены, которая в очередной раз демонстративно укатила к тёще пожаловаться на жизнь, да так там и задержалась. Ну, понятно, для чего: так, дескать, ему и надо! Пусть не тычет, не попрекает своей квартирой! Пусть-ка поживет один, сам себе жрать поготовит, пол помоет и носки постирает. Это тещины слова. Может быть, она и не совсем так говорила, но приблизительно так. Уж я-то свою тещу знаю от и до, то есть, от лысоватой макушки до стоптанных калош. Она так никогда и не могла поверить, что носки (и многое другое) я стираю себе сам, готовлю частенько тоже сам, а пол мою хоть и редко, но не реже, чем жена — она это делает приблизительно раз в квартал.

Так вот, въезжая в новую квартиру, я подобрал на лестнице задохлого котенка. Он действительно помирал, то ли от голода, то ли от болезни (правильным оказалось второе). Ну, на счастье же — первым делом в новую квартиру нужно кошку пустить. А какое уж тут счастье? Один, жена с ребёнком у тещи, в затяжном обсуждении, стоит ли вообще с таким идиотом жить дальше (и обе при этом знают: стоит — не стоит, а придётся; не такие уж они дуры — от дармовой квартиры в элитном доме отказываться).

Коллеги с работы помогли с перевозкой, расставили-рассовали нехитрый скарб по комнатам (и всё равно комнаты казались пустыми). Обмыли мы это дело, сидя на кухне, кто на чём. Пили водку из пластиковых одноразовых стаканов, закусывали какими-то консервами и колбасой. Кормили котёнка, который противно мяукал, путался под ногами, и под конец, раздувшийся, как шар, зверски обрыгался — даже на штаны Володьке Ходову попало.

Вечером зашла соседка, увидела котёнка, обрадовалась, спросила, как его зовут.

Я честно ответил, что пока — никак. Я ещё пол котёнка не определил. Соседка с видом знатока опустила очки на кончик носа, взяла котёнка и с минуту его вертела так и этак. Потом авторитетно объявила:

— Это не кошка! Это — «он».

Кот, то есть.

И я сразу же назвал его Васькой — в память о моём предыдущем коте.

Но… очень скоро выяснилось, что это не «он», а… «она». Не поверите — но так оно и было! Сам рассмотрел и разобрался. Ошиблась соседка. Да и то сказать: где она мужиков-то видела? Всю жизнь одинокой прожила — с мамой.