Кейжд Бейкер - Мадам Айгюптос

— Если ты вампир, — промолвил он наконец, — то самый жалкий и ничтожный из всех, о каких я когда-либо слышал. Хотел бы я знать, зачем ты ей понадобился?..

Но Эмиль ничего не ответил.

Вскоре после полудня фургоны остановились. Еще примерно час спустя дверь фургона распахнулась, и на пороге появилась Амонет. В руках она держала ворох одежды.

— Вот! — сказала она, швыряя ее Голеску. Потом мертвый взгляд Амонет остановился на Эмиле, который, съежившись, отполз еще дальше от двери, спасаясь от ворвавшегося в фургон света. Сняв с головы платок, она набросила его на мальчугана, накрыв того с головой.

Голеску, натягивая брюки, с интересом наблюдал за ее действиями.

— Я тут подумал, мадам, — проговорил он с наигранной веселостью, — может быть, мне следует запастись распятием, чтобы защищаться от нашего маленького друга? Или хватит нескольких головок чеснока?

— Эмиль любит темноту, — ответила Амонет. — Кстати, за этот костюм ты должен мне три монеты.

— Вообще-то, я не привык к подобной одежде, — отозвался Голеску, натягивая рубашку. — Грубое, домотканое полотно всегда вызывало у меня чесотку. Кстати, где мы находимся?

— В двадцати километрах севернее, чем вчера, — усмехнулась Амонет.

«Не слишком-то далеко», — с беспокойством подумал Голеску. Пока он одевался, Амонет повернулась к нему спиной, и сейчас он поймал себя на том, что, застегивая пуговицы, пристально разглядывает ее фигуру. Теперь, когда Голеску не видел сурового, мрачного лица Амонет, все остальное казалось ему очаровательным. Насколько он знал, только у очень юных девушек тела были достаточно упругими и эластичными, чтобы успешно сопротивляться силе земного тяготения. Интересно, сколько лет его спутнице?..

Закончив завязывать шнурки башмаков, Голеску выпрямился и, незаметно втянув живот, подкрутил кончики усов. Затем он извлек из фальшивой соломенной груди одно золотое кольцо.

— Вот, прими это от меня, о мой нильский цветок! — проговорил Голеску и, взяв Амонет за локоть, ловко надел кольцо ей на палец.

Реакция Амонет оказалась довольно неожиданной. Отдернув руку, она обернулась так стремительно, что Голеску показалось, будто он слышит свист рассекаемого воздуха. На мгновение в ее глазах полыхнуло пламя, и хотя отвращения во взгляде Амонет было куда больше, чем страсти, Голеску все равно остался доволен. Все-таки ему удалось заставить ее проявить какие-то чувства.

— Не смей прикасаться ко мне! — резко сказала Амонет.

— Я просто хотел расплатиться, — возразил Голеску, даже не пытаясь спрятать самодовольную усмешку. — Поверь, это кольцо стоит гораздо больше, чем ты отдала за мой костюм.

— От него воняет, — отрезала Амонет, с отвращением сдирая кольцо с пальца.

— Золото может позволить себе дурно пахнуть, — философски возразил Голеску, чувствуя, как улучшается его настроение. Кажется, дело сдвинулось с мертвой точки.

После обеда маленький караван снова тронулся в путь по узкой, извилистой дороге, проложенной по берегу прихотливо петляющей реки. Пока лошади не торопясь преодолевали один поворот за другим, Голеску, которому скучно было сидеть одному в пыльном и душном заднем фургоне, перебрался на козлы к Амонет.

— Мадам не пожалеет, что помогла мне в трудную минуту, — напыщенно сказал он. — Столп силы и неисчерпаемый источник полезных советов — это обо мне. Я не стану расспрашивать тебя о вещицах, которые едут за нами во втором фургоне, ибо Молчание — мое второе имя. И все же поведай, что представляет собой это твое предсказательство? Сколько денег оно приносит? Достаточно или ты хотела бы получать больше?

— Свои издержки я покрываю, — ответила Амонет.

— Пфт! — Голеску экспансивно взмахнул рукой. — В таком случае, ты не зарабатываешь и половины того, что могла бы иметь. Как ты это делаешь? Гадаешь на картах? Смотришь в магический шар? Торгуешь приворотными снадобьями?

— Я читаю будущее по ладони.

— Ну, тут издержки невелики, — кивнул Голеску. — С другой стороны, читая по руке, трудно произвести на клиентов должное впечатление. Если, конечно, не расписывать будущее в багровых тонах крови и пожаров и не предрекать страшные катастрофы, которые только ты в силах предотвратить… Но ведь для того, чтобы живописать грядущие беды достаточно красочно, нужно виртуозно владеть словом, а ты, насколько я успел заметить, не очень-то разговорчива. Чем же ты воздействуешь на них? Чем впечатлишь? Чем напугаешь, в конце концов?..

— Я говорю им правду, — сказала Амонет.

— Ха! «Надо-мной-тяготеет-древнее-проклятие-поэтому-я-могу-говорить-только-правду!..» Старо, как мир, моя дорогая! Затерто буквально до дыр. Я же предлагаю нечто совершенно новое — такое, чего никогда не было раньше…

Амонет бросила на него быстрый взгляд — недоверчивый и холодный, словно у змеи.

— А именно?

— Я все расскажу подробно, когда поближе познакомлюсь с твоей клиентурой. Но не сомневайся: я сумею выработать подход, который заставит их вывернуть карманы!

— Понятно, — отозвалась она.

— Впрочем, МАДАМ АЙГЮПТОС — подходящее название для представления. В нем есть величие и тайна. Ведь Айгюптос, это, кажется, древнее название Египта, не так ли?.. С другой стороны, слово мадам подразумевает нечто благородно-возвышенное, а где у тебя — прости за прямоту — благородство? Платье у тебя самое простое, да и держишься ты как… как обычная цыганка. Тебе придется поработать над своей внешностью.

— Ни над чем я работать не буду, — отрезала Амонет. — И вообще, ты мне надоел.

— В таком случае, я taceo, мадам, что в переводе с латыни означает «умолкаю», как вам, безусловно, известно.

Вместо ответа она снова изогнула губу, словно оскалилась, и Голеску благоразумно решил не раздражать ее сверх необходимого. Сидя на козлах рядом с Амонет, он пытался изучать ее лицо. Казалось, она была еще молодой женщиной — ее кожа была упругой и гладкой, в волосах ни единой седой пряди, а на верхней губе не пробивались усы. О некрасивых женщинах часто говорят: «у нее нос крючком», «у нее губы слишком тонкие» или «у нее глаза косые». Ничего подобного об Амонет сказать было нельзя. О ней вообще мало что можно было сказать, поскольку каждый раз, когда Голеску пытался вглядеться в ее черты, он видел только тень — и испытывал какое-то глухое внутреннее беспокойство, которое заставляло его отводить глаза.

К вечеру караван достиг небольшого унылого городка, чьи приземистые, с закругленными углами домики сгрудились на берегу. Стояли они почему-то задом к реке, обратившись фасадами к дремучему, темному лесу. Проплутав некоторое время по лабиринту кривых, темных улочек, Амонет и Голеску в конце концов отыскали пустырь, где расположились лагерем участники завтрашней ярмарки. Пустырь представлял собой два акра голой земли, еще недавно огороженных грубой изгородью, от которой остались теперь только ямы в земле. Судя по витавшему в воздухе крепкому запаху навоза, в обычные дни пустырь использовался в качестве загона для скота, но сейчас здесь стояли фургоны и кибитки и горели в железных ведрах костры. Бродячие актеры, циркачи, цыгане, торговцы и прочий ярмарочный люд, который зарабатывал себе на жизнь, катая детишек на раскрашенных деревянных лошадках или демонстрируя взрослым простенькие фокусы, сидели теперь возле этих импровизированных очагов, устало прихлебывая из бутылок вино и равнодушно обмениваясь новостями. Но когда на пустыре появились фургоны Амонет, все изменилось. Разговоры сразу смолкли. Многие подняли было головы, чтобы посмотреть, кого еще принес попутный ветер, но, узнав черные, как ночь, тенты с белыми буквами, тотчас отвернулись, а кое-кто даже начертил в воздухе особый знак, отгоняющий ведьм.