Роман Афанасьев - Вечер теплый, вечер талый

Его кто-то тронул за ногу и Алексей резко повернулся. Никого. И снова, за ногу рукой…

— Санька! — Прошептал он, нагибаясь к солдату, — Санька!

Тот открыл глаза и едва слышно прошептал:

— Командир, не надо.

— Ты что, Санька, — зашептал майор, падая на колени перед солдатом, — ты о чем?

— Не стреляй, — прошептал тот, — не надо… Они же сдались.

— Ты что Санька, ты что!

Солдат вытолкнул языком изо рта бурый сгусток и закашлялся. Брызги крови алой сыпью легли на щеку Семгина.

— Не надо майор. Они без оружия. Они же сдались.

— Санька да ты что, они же нелюди! Они тебя…

— Командир, ты же человек… настоящий человек. Будь таким до конца…

Солдат закашлялся, вздрогнул. Голова бессильно откинулась на брусчатку.

— Отряд! — крикнул майор, поднимаясь на ноги. — Вязать! Всех вязать сукиных детей! И назад, в тыл!

Он вскинул автомат и выпустил в воздух весь магазин.

При первых же выстрелах толпа бросилась врассыпную. Потом чудовища опомнились, обернулись, но было поздно. Когда магазин кончился, майор достал из кобуры трофейный парабеллум и продолжил стрельбу. Его глаза застилал алый туман гнева. Внутри все бурлило и кипело, в голове метались неясные образы… сейчас он помнил только одно — как убивать.

Когда кончились патроны, и щелкнул вхолостую боек, он очнулся. Взору предстала знакомая до боли картина. Груда окровавленных тел, предсмертные судороги, стоны умирающих… Все как всегда.

У самого бортика лежали Фея и Тролль — им досталась самая первая очередь. Семгин сунул пистолет в кобуру и пошел вперед к ним. По дороге он подобрал нож, оброненный кем-то из толпы, и сжал в кулаке.

Остановился он около Феи. Ее черные волосы слиплись от крови, черное платье стало бурым, но она была еще жива. Майор наклонился, присел на корточки, чувствуя, что все это уже было. И не раз.

Белое лицо Феи было усеяно мелкими брызгами черной крови. Алые губы шевельнулись и она чуть слышно прошептала:

— Кто ты?

— Я человек, — отозвался он. — Алексей Викторович Семгин. Майор Советской Армии.

— Человек, — прошептала она и попыталась улыбнуться. — Никто из нас и подумать не мог, что ты окажешься настоящим человеком. Чудовищем.

— Да, — тихо ответил майор. — Я чудовище. Везде где появляюсь, там смерть, кровь, страдания и муки. Мы убиваем друг друга и самих себя. Мы такие, какие есть. Мы одновременно и добро и зло, мы мечемся от одного к другому, раздираемы на части противоречиями… Но есть грань, которую даже самое ужасное страшилище не должно переступать. И переступивший эту грань, пусть у него две руки и две ноги и даже человеческое лицо, — уже не человек.

— Человек, — тихо повторила Фея, облизнув окровавленные губы. — Ну так убирайся обратно!

Она вскинула руку, словно хотела ударить майора по губам. Он отшатнулся, поскользнулся в луже крови, упал на спину и ударился затылком о каменный бортик фонтана. Из глаз посыпались искры, темнота навалилась душным облаком…

— Майор! Майор! Лешка!

Алексей вздрогнул и открыл глаза. Он лежал на усыпанной кирпичами мостовой, уткнувшись носом в скрещенные руки. Прямо перед ним стоял разбитый танк, за которым он прятался. Рядом лежал лейтенант Тахадзе, он то и кричал:

— Ты что, заснул что ли! Граната! Граната нужна!

Майор мотнул головой, выбрасывая из памяти остатки странных видений, и выглянул из-за разбитой гусеницы. Там впереди, на улице что простреливалась со всех сторон, залегли его солдаты. Чуть выше, где улица шла в гору, нервно ворочал башней немецкий танк. Вот он дрогнул и покатил вперед, рыгая черными клубами гари. Сбоку маячили серые тени — вражеская пехота шла за танком. Немцы шли медленно, не торопясь. Чуть что — прятались за спину железного чудовища.

— Ну! — в бок больно толкнули.

— Нет гранаты, — отозвался майор, — нету!

Тахадзе грозно засопел и отполз в сторону, примерясь — как бы добраться до угла дома, где засел запасливый Федоров. У того наверняка сохранилась противотанковая граната.

Семгин высунулся из-за гусеницы и навел автомат на тени, что крались за танком. Железяку, конечно, не взять, но хоть пехоту пугнуть.

Они рванули вперед. И танк, взревевший движком, и пехота что пряталась за ним. Посыпались как тараканы из щели. Майор сжал цевье автомата, но в голове помутилось, руки стали ватными, непослушными…

«Ты же человек…» — пришли слова из памяти. — «Человек…»

Немцы приближались. Майор уже различал грязные лица, открытые в крике рты. Но не стрелял. Справа ударил ручной пулемет, слева раздались две злые автоматные очереди — это наши били по пехоте противника. А майор не стрелял. Не мог. Палец на спусковом крючке словно окаменел, его сковал холод, страшный, подлый, неземной холод, не дававший майору спустить курок.

«Ты же человек, — крутилось в голове, — человек».

Перед глазами мелькнул окровавленный Михалыч, следом показались странные мохнатые шкуры, все в запекшейся крови. А потом — женское лицо в страшных оспинах темной крови. Разбитые губы черноволосой красавицы шептали «Ты человек… человек».

— Майор, — раздалось рядом. — Майор!

Семгин жадно глотнул горький воздух, смешанный с жирной сажей от горелой резины. Руки не слушались. Они не хотели стрелять. Ведь он — человек.

Перед ним стоял капитан-медик. Стоял, словно был жив. Вот только халат в крови, а правый висок разворочен выстрелом в упор. Синие, обескровленные губы военного врача шептали:

— Будь человеком, будь…

И Семгин закричал. Страшно, надрывно стараясь выплеснуть всю свою боль накопившуюся внутри:

— Я человек, черт возьми, человек! Чудовище, сеющее зло во имя смерти! Я создан для того, чтобы убивать других чудовищ, что стоят передо мной! И я буду их убивать, пока не придет кто-то лучше их и меня. Я жду твоего пришествия Лучший! Ты будешь чистым и белым, всеблагим и прощающим. Святым! А я человек, просто человек!

Руки свело судорогой, боль молнией скользнула между пальцев и впилась в ладонь, заставляя истерзанные мышцы кричать. Но рука сжалась. Автомат выплюнул короткую очередь. Потом вторую. Серые тени метнулись назад, отступили, спрятались за грозно рычащее чудовище…

А он все стрелял, потому что не был святым и лучшим. Он был просто человеком.